В результате одного из принятых на берегах этой лужи близ Веллингтона решений Браш оказался в полдень того же дня на пути в Армину, в сорока милях от Веллингтона, куда он направился, чтобы забрать свои сбережения из банка, располагавшегося в этом городе. Управление банка занимало большой зал, высокий и хорошо освещенный, с конторкой посредине, огражденной мраморным барьерчиком и блестящими стальными решетками. Сбоку от двери, в небольшом застекленном кабинетике, с видом полной безнадежности сидел сам президент банка. Только чудо могло спасти его банк, которому осталось существовать немногим больше недели. В последние месяцы все банки штата терпели значительные убытки, и даже этот, казавшийся вечным, вскоре будет вынужден закрыть двери.
Браш сочувственно взглянул на президента, но, подавив желание подойти и ободрить его добрым словом, отошел к столику, вытащил свою чековую книжку и сунул голову в окошечко кассы.
— Я ликвидирую мой счет, — сказал он кассиру. — Снимаю все, за исключением процентов.
— Прошу прощения? — не понял кассир.
— Я забираю свои деньги, — повторил Браш, повышая голос, словно кассир был глух, — но проценты оставляю!
Кассир моргал с минуту, затем принялся рыться в своих ящиках. Наконец он произнес, понизив голос до шепота:
— Я не думаю, что мы сможем держать ваш счет открытым при столь незначительном оставленном вкладе.
— Вы меня не поняли. Я не оставляю у вас свои проценты в качестве вклада. Я отказываюсь от них. Пусть банк возьмет их себе. Я не признаю процентов.
Кассир завертел головой, бросая направо и налево испуганные взгляды. Он отсчитал как вклад, так и проценты и подвинул в окошечко Брашу, промямлив:
— …Наш банк… Вам следует поискать какой-нибудь другой способ избавиться от ваших денег.
Браш забрал свои пятьсот долларов, остальное подвинул назад. Возвысив голос почти до крика, чтобы его услышали все в зале, он произнес:
— Я не признаю процентов!
Кассир вышел в зал, поспешил к президенту и стал что-то шептать ему в ухо. Президент вскочил в тревоге, словно ему сообщили, что в банк ворвался грабитель. Он двинулся к двери наперерез Брашу, уже выходившему на улицу, и взял его за локоть:
— Мистер Браш.
— Да, слушаю вас.
— Можно вас на минутку, мистер Браш?
— Разумеется, — ответил Браш и последовал за ним в низенькую дверь президентского кабинета.
У мистера Саутвика была большая некрасивая, похожая на баранью башку голова, которую пенсне с синими стеклами делало совершенно нелепой. Его профессиональное достоинство зиждилось на объемистом брюшке, завернутом в голубой жилет и окованном золотой цепочкой. Они уселись по разные стороны монументального стола и некоторое время с большим волнением взирали друг на друга.
— М-м… м-м… Вы хотели бы забрать из нашего банка ваши сбережения, мистер Браш? — произнес наконец президент с той доверительной интимностью, с которой обычно говорят о вопросах, касающихся личной гигиены.
— Да, мистер Саутвик, — ответил Браш, прочтя имя президента на табличке, привинченной сбоку к столу.
— …и вы жертвуете ваши проценты банку?
— Да.
— И что же прикажете делать с вашими деньгами?
— Я не имею права советовать вам. Деньги не мои. Я не заработал их.
— Но зато ваши деньги, мистер Браш, — я прошу прощения, — ваши деньги заработали их.
— Я не верю, что деньги имеют право зарабатывать деньги.
Мистер Саутвик судорожно дернулся, словно что-то проглотил. Затем произнес поучительным тоном, которым обычно объяснял своей маленькой дочери порядок вещей:
— Но деньги, которые вы вложили в наш банк… Эти деньги работают на нас. Ваши проценты — это часть дохода, который мы с вами получили.
— Я не признаю доходов подобного рода.
Мистер Саутвик подвинул стул ближе и спросил:
— М-м… м-м… Могу ли я узнать, почему вы решили забрать ваши деньги именно сегодня?
— Отчего же, охотно вам объясню, мистер Саутвик. Видите ли, я уже давно размышляю о деньгах и о банках. Конечно, полной и точной теории у меня пока еще нет. Я хочу заняться этим всерьез в ноябре, во время отпуска. Но, во всяком случае, для меня уже сейчас совершенно очевидно, что нельзя заниматься накоплением денег. До недавнего времени я полагал, что мы должны скопить немного денег — ну, скажем, сотен пять долларов — на старость, знаете ли, на случай операции аппендицита или неожиданной женитьбы — словом, как говорят люди, «на черный день». Но теперь я понимаю, что это неправильно. Я дал обет, мистер Саутвик. Я дал обет Добровольной Бедности.