— Ох, Эмма, — сказал он глядя вниз, скребя плохо выбритую щеку. — Ох-ох-ох! Отложи-ка свое шитье и приезжай к нам в суд.
— Что случилось, Дарвин?
— Что-что… Приезжай посмотри, что тут происходит.
— Нет, Дарвин, если там у вас в самом деле стряслось что-то неприличное, то… Ты же знаешь, я этого не люблю.
Судья пожевал губами.
— Нет, но… Как бы тебе сказать… В общем-то, все совершенно прилично.
— Ну и что же там у вас такое?
— …тут один тип… Он немножко необычный. Лучше приезжай и посмотри сама.
— Дарвин, я не хочу видеть, как ты мучаешь какого-нибудь несчастного узника. Я прекрасно тебя знаю. Я знаю тебя и не желаю видеть твои безобразия.
У судьи дернулось плечо.
— Это он, твой узник, мучает меня, а не я его! Эмма, приезжай, у нас тут сегодня целое представление. Позвони Фреду, позови его, если у него нет дел. И Люсиль тоже захвати с собой.
Фред Харт являлся мэром Озарквилла вот уже двадцать лет. Люсиль была его жена. Харты и Карберри дружили семьями, трижды в неделю играли вместе в бридж по вечерам и знали друг друга уже давно.
— Ладно, Дарвин, если я приеду к тебе, обещай мне вести себя прилично. Я тебе тысячу раз говорила, что я не люблю, когда насмехаются над людьми.
Судья вернулся в зал заседаний. Бросив на подсудимого взгляд, внушающий, по его мнению, трепет перед правосудием, он стал соображать, как бы задержать ход дела до приезда жены. Тем временем вызвали мистера Грубера. Он подробно описал необычное поведение обвиняемого и коварство, с которым тот притворялся немым, тогда как суд мог сам убедиться в том, что обвиняемый умеет разговаривать не хуже кого-либо другого. Браш поднял руку, требуя слова, но судья грубо приказал ему ждать. Пока Грубер монотонно бубнил свои показания, судья успел прочитать почти полглавы из «Адама Бида». Следующей к даче свидетельских показаний призвали миссис Грубер, и она бессвязно и путано изложила собственную версию происшествия. Наконец судья увидел, как в дальнем конце зала протиснулись сквозь плотную толпу и уселись в последнем ряду его жена и чета Хартов. Тогда он вложил закладку в свою книгу и отодвинул ее в сторону. Миссис Грубер попросили удалиться, и опять вызвали Браша.
— Каков род ваших занятий, молодой человек, и что вы делали в Озарквилле? — спросил судья.
— Я командирован сюда «Каулькинсом и компанией», издателями учебников для школ и колледжей. Я приехал в город, чтобы встретиться с директором Макферсоном.
— Понятно. У вас когда-либо были дефекты речи?
— Нет, ваша честь.
— У вас был вчера ларингит?
— Нет, ваша честь.
— Можете ли вы объяснить, почему вчера вы делали вид, что страдаете немотой?
— Да, ваша честь, без труда.
— Я бы хотел услышать ваше объяснение.
— Ваша честь, — начал Браш. — Дело в том, что я очень живо интересуюсь личностью Ганди.
Судья со стуком швырнул на стол свой карандаш и сказал повысив голос:
— Молодой человек, будьте любезны отвечать только то, о чем вас спрашивают!
Браш пожал плечами.
— Что я и делаю, ваша честь. Это единственное, что я могу сказать в ответ. Я уже давно изучаю идеи Ганди и…
Судья бросил восторженный взгляд на жену, затем, прикрыв лицо рукой, грозно прогремел:
— Хватит! Немедленно прекратить! Я не позволю заседание нашего высокого суда превращать в балаган! Молодой человек, у суда нет времени слушать ваши пространные россказни. Вы отдаете себе отчет в том, что вам предъявлены два серьезнейших обвинения? Вы это понимаете?
— Да, — ответил Браш, стиснув зубы.
Судья опустил глаза.
— Продолжайте, — сказал он смягчившимся голосом. — И давайте без чепухи.
Браш хранил молчание, пауза затянулась.
Судья поднял брови.
— Вы, наверное, хотите выказать суду свое неуважение? Так? Ну хорошо же! Молодой человек, возможно, вы не представляете себе, в каком положении находитесь. Вы обвиняетесь в двух преступлениях, за каждое из которых вас можно отправить за решетку на весьма длительный срок. Вы пробыли в Озарквилле менее двух дней и уже попали под суд — под суд, повторяю! На протяжении вот уже пятидесяти лет у нас не случалось подобного преступления. И при этом вы ведете себя самым легкомысленным образом перед лицом всего нашего открытого суда!
Браш стал еще бледнее, но хранил твердость.
— Я не боюсь никого и ничего, ваша честь, — сказал он. — Я только хочу сказать правду; вы меня не так поняли.
— Хорошо. Тогда начнем сначала. Но если вы еще раз упомянете имя этого самого вашего Ганди, я отправлю вас на пару деньков в тюрьму, где вы быстро придете в себя.