Когда вернулись из церкви, женщины захлопотали на кухне. Миссис Уэйерхаузер была немного шокирована, услыхав, что она уже бабушка. Херб умер, и теперь для маленькой Элизабет родителями стали Браш и Роберта. Поначалу хозяин дома и его тесть держались немного официально, но потом освоились и со временем стали проще относиться друг к другу.
На первый взгляд у молодоженов все было хорошо, но только на первый взгляд. Постепенно стали проявляться и неприятные стороны. Браш, который всю свою жизнь терпеть не мог пустых разговоров, вдруг обнаружил, что не знает теперь, чем заполнить долгие вечера. Днем он мог хотя бы делать мимолетные замечания по поводу их быта, а когда Роберта звала его к столу, на минуту доставал бумажник и пробегал глазами свою коллекцию газетных вырезок, подбирая темы для разговора с женой за обедом. Он старался развивать дальше некоторые из своих теорий, которые беспрестанно возникали у него в голове. И хотя Роберта слушала его опустив взгляд (их глаза постоянно избегали встречи), он обнаружил, что стремление порассуждать тут же оставляет его, стоит ему остаться с женой наедине. Он открыл, что существует только одна тема, неизменно интересующая Роберту: жизнь и быт киноактеров. Тогда он стал делать для Роберты вырезки из газет и об этом, если, конечно, их содержание пристойно было пересказывать в богобоязненной семье.
К тому же вскоре Браш начал понимать, что они с Робертой вовлечены в тайную непрерывную игру, смысл которой состоял в том, чтобы занять первое место в душе маленькой Элизабет. Он замечал, что Элизабет все чаще отдает предпочтение именно ему, а не своей приемной матери. Время от времени Браш делал попытки внушить ребенку любовь прежде всего к Роберте, но каждый раз в глубине души испытывал постыдное удовольствие, когда ему это не удавалось.
Однажды, вернувшись из долгой трехмесячной командировки (в фирме ему объяснили, что стиль его работы больше подходит для южных штатов, нежели для северных, и отказались менять сложившееся положение), Браш застал дома Лотти — она приехала к ним на прощальный обед. Между сестрами произошел долгий серьезный разговор, и за обедом Браш заметил, что у обеих заплаканные глаза. Он с удивлением посмотрел на них, но ничего не сказал. Зато сказала маленькая Элизабет:
— Мама плакала.
— Ешь аккуратнее! — прикрикнула на нее Роберта.
Браш хотел поинтересоваться, что случилось, но, увидев, что Лотти подмигивает ему, удержался от расспросов.
У Браша была одна теория, согласно которой детям надо позволять смотреть на звезды. Обычай укладывать детей в постель с наступлением сумерек не принимал во внимание, по мнению Браша, тот очевидный факт, что вид звездного неба составляет очень важный элемент в системе духовного развития маленького человека. В этот вечер ему разрешили уложить Элизабет в постель позже обычного. Роберта одела ее потеплее, чтобы она не замерзла, и Браш вынес девочку на чердак, к открытой дверце, выходившей на крышу. Он придвинул какой-то ящик к печной трубе и сел, держа Элизабет на руках, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Элизабет с любопытством вглядывалась в темные углы чердака, не проявляя к звездам ни малейшего интереса. Она улыбнулась Брашу, поймав его взгляд, словно намекала на их сообщничество в таком страшном преступлении, как нарушение маминого правила вовремя ложиться спать.
Некоторое время они молчали. Затем Браш спросил у нее то, что спрашивал каждый вечер:
— Как тебя звать?
— Элизабет Марвин Браш, — чуть шепелявя, ответила девочка.
— Что надо делать, если потеряешься?
— Полисмен.
— Где ты живешь?
— Двенадцать-двенадцать, Бринкли-стрит.
— Что ты умеешь делать?
— Говорить правду…
— Так.
— …любить Бога…
— Так.
— …и чистить зубы.
— Правильно.
Она могла сказать, в какой стране живет; она считала до двадцати и помнила чуть ли не половину алфавита. После этого Браш дал ей немного отдохнуть. Они долго молчали, Браш думал о предстоящих делах и о том, что между Робертой и Лотти что-то произошло. Потом он посмотрел на Элизабет и увидел, что ее широко раскрытые спокойные глаза устремлены в звездное небо.