Назвать панораму «зеленой» было бы не меньшим кощунством, нежели словом «синий» обозначить вечно изменчивый океан. На тысячи оттенков разложен цвет, зеленые краски текучи и прозрачны, гаснут по мере удаления затянутые легкой кисеей воздуха. Светло-зеленые, темно-зеленые, глухие и звонкие цвета сплетаются в сложные узоры.
Стесанные по верхушкам плато окаймлены сочной полосой дождевых лесов. Сиренево-синие тени лежат по впадинам, золотом отливают выгоревшие травы. Над бахромой чащ, вырываясь к свету, поднимаются зонтичные акации, вбирая бледными распластанными кронами солнечный свет. Глаз еще не привык к масштабу, и кажутся кустиками леса, те самые, где стволы начинают ветвиться лишь с высоты тридцати-сорока метров. Под их непроницаемой крышей «мертвая тень с освещенностью в одну сто двадцатую дневного света», определяют ученые.
Воздух прозрачен. Четко выделяется пепельно-серебряный рисунок стволов. Кажется, деревья заполонили мир, хотя три четверти Кении заняты саванной, лесов же всего три процента.
Выпущенные на волю участники сафари разбредаются по склону. Кто-то успел найти и вручить Шилейко огромного сухопутного моллюска, родственника Мавруши, кенийскую ахатину.
— Африканская! — торжествует биолог. — В коллекции есть маврикийская, сейшельская, есть мадагаскарский экспонат, а эта, вы понимаете, африканская! На мой взгляд, африканская абсолютно ничем не отличается от своих сородичей.
Присаживаемся на прогретом склоне. Физически ощутима тишина, лишь слабый шелест трав, потрескивание кузнечиков, пряный, убаюкивающий запах земли. Поймав теплую струю, парят в воздухе птицы, косым парусом отчеркнув половину небес, бегут из-за океана мал мала меньше облачка, кудрявятся, сбиваются стайками, расползаются паутинкой. Здесь, над Кенией, встречаются пассаты обоих полушарий — мощная облачность становится резервуаром осадков, выпадающих тропическими ливнями в дождливые сезоны. Чтобы живущее на земле могло приспособиться к льющим с неба потокам, природа установила регламент: дожди идут лишь после полудня, очищая небо к ночи.
Только-только успеваю залить акварелью листы, как модернизированный наш транспорт издает пронзительный звонок, автоматически включаемый при отправлении. Невольно вздрагиваю, звук и впрямь похож на сигнал общесудовой тревоги на корабле. И мы возвращаемся в автобус, чьи полосатые бока плотно покрыла рыжая пыль.
— А все-таки почему на «Львиных холмах» нет и следа пребывания львов? — отваживается кто-то на вопрос, когда железные носороги вновь смыкаются, отгородив нас от парка. — Кусок слона видели, а львов нет, — не унимается голос.
— И не могли видеть! — таков ответ. — В этом парке львов нет и никогда не было. Название «Симба» чисто символическое.
Ну что ж! Все увидевшим незачем больше жить. Все-таки мы побывали в Кении — как сегодня считает наука, прародине человека, его колыбели. Через несколько часов снова отправляемся в океан, который, как известно, тоже является колыбелью жизни; две колыбели рядом — это уже кое-что.
Хорошо бы совершить еще сафари — на восточный берег озера Рудольф, где директор Института палеонтологии Кении, доктор Кембриджского университета профессор Луис Лики обнаружил следы оружия, предметов труда и останков предка современного человека, названного им «человек умелый». Сенсация на озере Рудольф состарила человечество на целых восемьсот тысяч лет!
Увольнение на берег закончилось. «Курчатов» ждет прибытия кенийского лоцмана, чтобы выйти из удобной, но опасной бухты Килиндини.
Участники сафари разошлись по каютам, пьют чай, обмениваясь впечатлениями, и, что небезынтересно… сдают в лабораторию снятых с себя крохотных белесых клещей — результат прогулки по холмам Кении. Мы не составляем исключения и тоже получаем возможность послужить науке — это наше последнее впечатление от сафари.
Двадцать три часа. Поздний вечер. Лоцмана все еще нет. Начинается мелкий косой дождик, искрятся в свете бортовых ламп подхваченные ветром капли.
Сосед наш — «Анатолий Луначарский» следует на Мадагаскар, часть груза оставив в Момбасе. Облегченное судно, обнажив ватерлинию, высоко поднялось над причалом, почти вертикально поставив наш трап. Поэтому долгожданный лоцман, темнокожий и стройный, в блестящей фуражке и белом, несмотря на непогоду, кителе, спускается по трапу, будто нисходит с небес. Одновременно пересекая бухту Килиндини, спешит к «Курчатову» буксир с загадочным названием «Ел ламу». Экипаж буксира — в единственном числе африканец в странной экипировке: босой, коробом стоит блестящий дождевик, с обвисших полей сизалевой шляпы стекают струйки воды.