Гаснут постепенно, одно за другим в соседних домах окна, а потом в темном еще небе вспыхивают вновь. Как, уже утро?
В день отъезда над Москвой бушует белый снегопад. С Белорусского вокзала поезд «Янтарь» отправляется в Калининград. Члены экспедиции уже в вагонах, несколько минут до отхода. Наталья молча целует меня мягкими губами и внимательно смотрит в глаза, будто надеется, что я передумаю.
— Провожающие, покиньте вагон!
Лязгает железная площадка, погребая под собой ступеньки.
— До скорого… — шепчет дочь, и слова эти я больше угадываю, чем слышу. И она и я знаем: «скорого» не будет. Впереди тысячи океанских миль, и, как говорится, море есть море. Чувствую, что не успела сказать что-то важное, мучительно ищу слова. Все быстрее летят косые снежинки, оседая на холодных боках тамбура. Белая пелена стирает знакомые контуры вокзала. Вагон вздрагивает, и мы медленно и беззвучно уплываем в светлую метель.
Февраль в Калининграде оказывается теплым, с дождями и туманами, сырой воздух пахнет морем. На вокзальной площади забрызганный талой водой автобус принимает людей и экспедиционный багаж и отправляется к причалу номер восемь Калининградского порта — последней точке нашего пути по твердой земле.
Еще рано. Ни свет, ни темь, пасмурное утро размывает очертания портовых кранов, над торговым портом высится сумрачная громада старого элеватора. Подпрыгивая на железнодорожных переездах, петляя среди пакгаузов, движется автобус.
Перекликаются буксиры, выплевывая струйки дыма, лязгают маневренные паровозы, постанывают краны. Тяжелые, неповоротливые волны, поднятые проходящими судами, медленно, будто нехотя упираются в причалы.
Вода кажется неподвижной, не грохочет, кидаясь на берег, не швыряет на пирсы пену. Залив загустел, дышит сыростью, самим видом своим вызывая озноб.
«Курчатов» возникает внезапно, белый, светлый, с широкой алой полосой на закошенной трубе. По дощатому скользкому трапу с поперечными рейками и влажным тросом вместо поручней с рук на руки плывет багаж: рюкзаки, чемоданы, ящики с таинственными надписями и лабораторными номерами, колбы, баллоны, полиэтиленовые бачки.
Грузят весело, суматошно, но споро и с азартом, выполняя привычное дело, не в первый раз отправляясь в путь. Уже входит в силу утро; оставляя бурые проталины, подтаивает непрочный снежок.
«Академик Курчатов» постарел: океан не пощадил судно, и, хотя оно только что вернулось из капитального ремонта, вид его оставляет желать лучшего. По вертолетной палубе не пройти: сложены кучей витки канатов, железо неизвестного назначения.
Плахова с опаской рассматривает этот натюрморт; теперь ей понятно, почему корабль именуется «зоной повышенной опасности».
— Что ж, кораблям дано стареть, как и людям, — произносит она с видимым спокойствием, но лицо ее выражает сомнение, доплывет ли корабль до цели в долгом странствии по океану.
— Мы теперь морские волки, нас на мякине не проведешь! Главное сердце корабля — машины, а не корпус, — назидательно и не совсем уверенно замечаю я. — А двигатели заменены при капитальном ремонте.
Это утешает ее, но ненадолго. И хотя я утверждаю, что судно в хорошем состоянии, команда делает все возможное, чтобы свести на нет мои усилия: подтаскивает невесть откуда все новые ржавые детали, сваливая их в кучу на палубе, призванной отныне стать единственной опорой под ногами над океанскими безднами.
— «Менделеев» все-таки был помоложе!
— Эка беда! Покрасят корпус — будет как новый!
— Ты так думаешь? Но ведь надо иметь что красить.
Судя по рассказам очевидцев, ветеран научного флота
«Витязь», много лет верой и правдой послужив науке, истлел до такой степени, что нога, как картон, протыкала палубные ограждения.
— А помнишь публикацию о двенадцатибалльном шторме в Бискайском заливе? Когда танкер пополам переломился?
Разговор приобретает опасный крен, пора переводить его в другое русло. По железной лесенке поднимаемся на верхнюю круглую, как бараний лоб, палубу с вырастающей в центре фок-мачтой; порой кажется, мы вновь на «Менделееве», на том же судне, где уютно поскрипывали на «сачкодроме» шезлонги и ожидали своего часа припорошенные снежком турникет и гири.
На «Курчатове» и в помине нет таких легкомысленных деталей. Похрустывают покрытые копотью сугробы, поручни облепили чайки. Поблескивают круглыми, с искринкой глазами, хлопают крыльями, и кажется, корабль уже отошел от берега и движется вместе с птицами.