Приятель-физик рассказывал мне, что есть теория, согласно которой Больших Взрывов и Вселенных множество. Вдруг мне стало понятно, что Наука и Бог неразделимы.
И в самом деле, предположим, что Большой Взрыв — уникальное событие.
— Бог, Бог, — восторгаемся мы, потому что Уникальность — это уже не статистика, а чудо.
Предположим, что измерений и взрывов не счесть. Тогда проблема задвигается в бесконечный ящик. И мое разнузданное воображение, возникшее у обезьяны в результате многотысячелетнего трудового опыта, а теперь считающее себя вправе мной командовать, тут же поддается соблазну. Бесконечный ящик превращается в сверкающий тоннель для перехода в Вечность. Четкость изображения такова, что уже почти хочется немедленно под березу.
Бестелесный Я всплакнул бы на собственных похоронах, жалея близких, все еще верящих и не верящих в то, в чем я уже пребываю.
Вот и тоннель, вот и захватывающее чувство скорости, которое мы в жизни так обожаем — может, как раз, в предчувствии.
Сопровождая себя в полете, я сохраняю способность сознавать, и поэтому вижу, как моя утратившая телесность Душа сейчас расстается с миром, а это значит, что образованный миром ум перестает быть умом, а становится духом — и я скажу точнее — СНОВА становится духом, чтобы быть перезаряженным в новую ипостась — возможно, в новом мире.
Мне показалось, что расставаться со старым миром трудно, пока ты в нем.
А дальше — все легко.
Должно же хоть когда-нибудь стать на душе легко!
Как хотелось бы сказать, — В этом моя Вера!
Вот только сегодня утром я сидел под теряющей желтые листья березой и поражался ее доверчивой самодостаточности в соседстве с таким непредсказуемым мной.
Конечно же, я не возьму нож и не вырежу на ее коре «верю».
Береза сейчас теряет листья. Всякий раз, когда лист отрывается и, пока падает, шуршит еще прикрепленной к дереву листвой, я чувствую, что мир прекрасен. Сейчас я уверен: береза старается, чтоб я уразумел, как мир прекрасен?
Мне показалось, что бессмысленность существования мира, в котором появились осмысленные мы, невероятна.
А если так, то конечной целью перевоплощений не может быть небытие: тупиковая цель недостойна осмысленного мира.
— Расточительство, — говорит расчетливый Я, подозревая существование еще одного, пока неизвестного закона сохранения.
23. Свободу Духу!
Улыбчивая сука пустует, и Дама-охранительница водит ее на поводке.
Вот они вошли к себе во двор, и Дама прикрыла калитку. На правах соседа я знаю: если калитку потянуть с улицы, она откроется. Но этого не знает преследовавший дам кобель. Он бросается лапами на решетку и скулит.
Я не сочувствую («глупый пес»), я мечтаю быть свидетелем прозрения, как лапа вошла бы между прутьями и сделала нужное движение. Движение лапы будет случайным, но прежде чем ринуться к цели, пес недоуменно взглянет на нее и что-то поймет.
Сию минуту кроме цели ничто не существует. Зато потом, в компенсационных грезах беспокойного сна, пес будет снова и снова поддевать лапой прутья решетки и ощущать триумф исчезновения преграды.
Всеобщее Духовное Единство показалось мне очевидным.
Единство поедаемой жертвы и рвущего ее мясо хищника показалось просто еще другим словом Метаязыка.
Одновременно я понял, что в Метаязыке нет ни слова НЕТ, ни слова ДА.
Одновременно я понял, что эти слова есть — и еще как есть, только слово Метаязыка — это мы плюс слово.
И в самом деле, очевидная слабость слов в том, что сами по себе они не идентичны обозначаемому ими.
Может, в этом не слабость слов, может, в этом как раз их сила, а наша слабость, но в разных нас одни и те же слова способны будить разное.
В Метаязыке слова и мы, объединившись, лишаемся своих слабостей.
Я поддался гипнозу слов, они чуть не увели меня в свой угол, чуть не заставили меня забыть, что можно обойтись и вообще без них.
— Свободу Духу! — спохватился и беззвучно кричу я, свободный молиться и не молиться, петь в хоре и не петь, чувствовать и не чувствовать единство с теми, кто может говорить, и с теми, кто говорить не может.
И вот, я уже понимаю, что Дух — это не только поплавок для плавания по жизни.
В стремлении укрепиться в собственной значительности хочется думать, что так я называю главное, что у меня есть.
Представлять себя Духом особенно легко при звездах: они не греют и почти не освещают. В мыслях, приходящих под звездным небом, легко отстраняться и играть со своей самосознающей сущностью в рефлексию.