Самое смешное, если это повод для смеха, состоит в том, что, несмотря на доступные просторы, я себе напоминаю заточенного в клетку зверя, бессчетно измеряющего шагами отведенное ему пространство и каждый раз мечтающего, пока есть куда шагать, что решетка волшебным образом исчезнет — или обрушится стена.
Решетка и стена сделаны из слов.
Рабство сравнений, тирания метафор, косноязычные попытки передать образ — или сделать его самому себе понятным.
Поскольку слова ограничивают и искажают текущее представляемое, оно видится из клетки.
Мой взгляд увлажнился — и я послал привет Глухому Композитору, потому что если из клетки выйти, звуку уже не обязательно оставаться звуком.
В Египте, в Долине Царей, я увидел, как весело раскрашены иероглифы и рисунки на стенах гробниц. Я подумал, что это был медовый месяц личности со словом, только начинающим свой путь к бесплотности идей.
От образа — к рисунку, от рисунка — к иероглифу.
Имя птицы — это уже не только птица, которую можно поймать, убить или нарисовать, а еще и Бог.
Имя Фараона — это не просто ОН, гордо восседающий на троне с белокожей НЕЮ. Это тождество с повергнутыми врагами, с завоеванными землями — и с весело раскрашенной гробницей, вместившей дух, не только плоть.
— Игра в куклы, — сказал бы я о тогдашних ухищрениях по сохранению плоти, если бы вполне был уверен в безнадежности таких приготовлений к вечной жизни. Это ведь только гипотеза, что бессмертия нет.
— А вдруг?
— Чур меня, чур, — говорю себе и продолжаю внутренне заискивать у жрецов Древнего Египта, хранителей предания об одной из побед на пути к Метаязыку.
— Метаязык, что это такое? — участливо спрашивает она меня, и я ценю мягкость иронии.
— Это как море, — говорю я, потому что нет у меня настоящего ответа, а море, благо, перед нами.
Равнина до горизонта, и оно же — бушующая стихия до горизонта. Заявляет о себе шипящим грохотом прибоя, сейчас и всегда, мне и тебе, без меня и без тебя.
А под поверхностью — другое море. Это я о тихой подводной буколике кораллового рифа. Разные формы и расцветки похожих на бабочек рыб не мешают им быть единой стаей, окружившей пловца подрагивающим облаком тел.
Стая вроде как бы готова принять его к себе.
Пловцу пора догадаться: это не тишина, а глухота.
27. Ищу тропинку вверх
Сегодня окно Доброго Хозяина закрыто.
Поэтому я в меланхолическом настроении. Стараюсь олицетворить собой скромный побудительный намек:
— Лишнего не попрошу.
Если совсем по-скромному, то я готов умереть в клетке, только бы знать, что выход возможен.
В скромности, впрочем, заключена хитрость, потому что моей машине времени достаточно даже намека, а остальное она в критический момент, я надеюсь, придумает или вообразит.
Конечно, компенсационные грезы — не то, что реальность, но многое зависит от силы эмоций.
А сила эмоций — это, в частности, сила страха.
Силе страха мало что можно противопоставить — разве что ненависть к этой самой силе.
Я уже совсем было изготовился заявить, что синонимом ненависти в данном контексте может быть названа гордость, как вдруг вспомнил о своей полной зависимости от Доброго Хозяина. Воистину неистребимая mania grandiose: будто кто-то собирается меня спрашивать, на каких условиях я предпочел бы умереть.
Да что там много рассуждать? Жить так жить, играть так играть. У каждой игры свои правила. Будучи при уме и при памяти, помня, что угрожающие тебе монстры не только сильней тебя, но, к тому же, не всегда известны и видимы, смешно создавать из процесса культ.
Откровенно говоря, кроме как намек, впервые заставивший о себе задуматься под пальмой, меня ничто всерьез и не волнует.
Я интерпретирую намек как возможность встать выше обстоятельств и уже сверху увидеть, что съевший тебя монстр оказался ненастоящим, а растерзанное им тело — не твое.
Зачем кривить душой?
Как и многие в этом мире, я продолжаю верить и не верить.
Что есть мои блуждания как не поиски Веры?
Этот текст — путевые заметки: а вдруг получится путеводитель?
28. Метаязык: что это такое?
Пока окно Хозяина закрыто, выгляну в свое окно.
Первый снег, как это почти всегда бывает, полностью сошел, и земля лежит со вновь обретенной и потому примечательной чернотой.