Я так понял, что в темноте ямы собаки преодолевали комплекс нашей для них непредсказуемости: они учились быть уверенными, что крышку откроют.
Я знал, что собаки — предсказуемые существа, как и я. И что мы взаимно о себе это знаем.
Не стану врать, улыбчивой суки среди них я не видел.
У меня появилось щемящее чувство, что, выйдя из амфитеатра, я попаду в новый мир — причем я точно знал, что он новый, только не знал, почему.
Это было очень странное чувство, будто я сам себе слепой и поводырь.
Это было очень странное чувство, которое я могу передать только абсурдным набором слов: вот сейчас я выйду в старый мир, но он будет новым, потому что я почувствую, наконец, запах вездесущей субстанции, которую отправился искать.
Попасть в новый мир не удалось.
Только осталось воспоминание, будто на краткий миг открылись глаза — а может, прочистился нос.
Миг был обидно краток.
Мне хотелось увидеть свой город новым — или, может, наоборот, старым — как он будет смотреться в новые времена.
Однако, кроме умиротворенных, молчащих собак — сейчас я вспомнил, они были как после ночи оглашенного бега с неистовством борьбы за суку — увидеть я ничего больше не успел.
То, что осталось, я могу воспроизвести в качестве догадки, что даже молча мы кричим.
Причем крик в виде красного пальто не обязательно громче крика с помощью черной шляпы.
Я вдруг понял, что вездесущая субстанция — это поле непрерывного бессловесного общения.
Поле включает и слова, но только слова передают вовсе не то же, что означают.
Ассоциативный ряд немедленно преподнес мне узелковое письмо индейцев, но узелки — это все равно слова, «узелки на память».
Я вдруг понял, что «непрерывное общение» не только бессловесно, но и бессознательно.
Ассоциации ведут меня в кажущуюся тишину коралловых рифов и в оглушительное птице-лягушачье пространство джунглей, ведут с требованием, чтоб я осознал очевидность неочевидного — признал, что это еще вопрос, где громче шум.
Может, так мне будет легче понять, какова связь между номером столетия, именем Бога, формой окон и способностью на поступок?
Стоя у пирамиды, я восхищался храбростью разграбивших ее воров.
Я сказал бы, что это больше, чем храбрость. Это Сила Духа.
Я подумал, что покорить ее мог бы только висящий в воздухе без видимой причины голубь.
Тут же мне стало ясно, что и лицезрение чуда скорей убъет, чем покорит.
37. Мечтать не запретишь
Я уже несколько раз приходил к выводу, что Метаязык с нами, но только сейчас понял, что мы с ним неразделимы.
Последовательность эпох и стилей кажется мне нескончаемым и не только не прочитанным, но даже пока не читаемым посланием на этом языке.
Мы его не понимаем как раз в силу нашей с ним неразделимости.
Я вспомнил, что сознательным усилием воли не могу заставить сердце биться быстрее.
Точно так же не доступен моему сознанию и Метаязык.
Однако мне известен надежный способ, как ускорить сердечный ритм.
Для этого я должен, к примеру, побежать.
Так что же мне сделать, чтоб Окно Хозяина открывалось по моему желанию?
Я подумал, что мне предстоит прозреть так же, как прозрела собака, когда она сумела улыбнуться.
Пока я не умер, надеюсь, что прозрею.
Мало того, я мечтаю, как бы, открывшись, Окно уже не закрывалось.
38. Спрошу себя. Что мне ответят?
Сложение слов выбросило меня на берег.
Я на острове, не пригодном для продолжительного пребывания.
Это один из маленьких островов, примыкающих к живому коралловому рифу, но его можно назвать Островом Смерти.
Потому что поверхность состоит наполовину из песка, а на другую половину — из известковых скелетов мертвых кораллов и моллюсков.
Ненадолго Остров заселил живой я.
Я присел — и скоро уплыву.
Между мной и Солнцем — только атмосфера и пустота.
Поверхность колет, так что моему заду нельзя расслабиться даже на те недолгие минуты, что отделяют мою кожу от солнечного ожога.
Пусто надо мной и пусто вокруг. Я уверен, что хоть несколько будущих мигов моей жизни — в полной моей власти: ко мне никто не обратится, никто не прервет меня в моих мыслях и не помешает их осознать.
Так что же я обо всем происходящем думаю?
Что я думаю об этом мире — и об этой сознаваемой жизни — и об этой тоже сознаваемой и пугающей необходимости уйти?
Мое пребывание на острове — малая модель моего пребывания на Земле: уже скоро уходить, нужно бы умудриться и хоть о чем-то догадаться, однако Сторож внутри меня не позволяет сосредоточиться, следя, чтобы кожа не обожглась под беспощадными лучами. Точно так же всю мою жизнь Сторож неустанно ищет для меня спасения.