37. Разменяться на таких как ты
Мой друг сказал по поводу этого текста: «надеюсь, в конце концов тебя отпустят с миром».
Мы с ним, конечно же, перешучивались.
Все-таки человеческая способность шутить в виду Сциллы и Харибды замечательна. Наверное мы надеемся, что когда придет конец, не случится даже и подумать, что это конец: не будет трубного гласа, да еще и погода, вполне вероятно, окажется плохой — легче будет уходить.
Что мне никогда не нравилось, так это сильный ветер.
Зимой был случай: я ехал вечером домой, как вдруг машину развернула неведомая сила и ударила бампером в столб на тротуаре.
Причиной оказалась поломка рулевого управления. Мне повезло, что происшествие ни для кого не стало фатальным: скорость, с которой я двигался, была очень мала — и вот, я продолжаю этот текст.
Интересное чувство, когда оказываешься во власти посторонних сил и можешь только наблюдать, как Кукловод делает все, чтобы тебя спасти, вертя руль в нужную сторону.
Кай силен собственной виртуальностью: в любой момент времени он может сказать о себе:
— Я не вполне, но и не только Я.
А если нужно оправдаться, то просто:
— Я — не Я.
Слава Богу, нас, Братьев трое, так что пусть Кай в страхах, но зато как бы и не одинок.
Другу не понравилось, что я написал о Братьях:
— Почему именно трое? — спросил он меня, — а может, их там четверо?
Я и сам засомневался, вспомнил, вдобавок, о двухполушарности нашего мозга, вспомнил, как легко (психиатры знают) из каждого одного может получиться совершенно очевидных двое. Однако случилось заглянуть в научный журнал и случайно — я случайно открыл его на странице, где было написано о трех гранях личности (three facets of identity).
Оказалось, что троица Братьев, в которой я столько сомневался, для многих психологов — общее место.
В связи с Важным Сообщением, недавно явившимся мне во сне и, к сожалению, забытым, должен заявить, что конечно же помню о случае с турецким, кажется, учителем, уже в наши времена открывшим то ли дифференциальное, то ли интегральное исчисление.
Узнав, что открытие давно уже сделано, учитель повесился.
Если Важное Сообщение выйдет на поверхность и окажется трюизмом, я, в силу общих соображений, не повешусь, а скажу:
— Чего вешаться, если ты и так смертен? Чего вешаться, если ты и так сознаешь иллюзорность убеждения, что пока живешь, мир твой? Чего вешатся, если амбиции людей — не более, чем игра в куклы? Играй!
Я так себе скажу — и мне станет ясно, что, несмотря на наши слабости, Молекула без нас — ничто. Пожалуй, только во время панспермического перелета в безвоздушном пространстве Она представляла собой самодостаточную ценность — Идею.
Поскольку полет метеоритов продолжается, а я как раз сейчас живу, это и есть мой шанс в жизни — без лишней гордости представить себя Неподвижным Посторонним Наблюдателем.
В этом качестве я хозяин своих представлений — и вправе фантазировать.
Сейчас Молекула — это спора, затаившаяся в расщелине метеорита: летит, чтобы найти место, где можно будет воплотиться. Разве это не то же самое, что превратиться в мелочные подробности?
— Разменяться на таких как ты, — говорит мне Молекула в воображаемом комиксе, герои которого Она и Я.
— Мы с Тобой, — говорю я, мысленно подбирая антураж, в котором происходит воображаемое действие — и радуюсь, что в русском языке слово Молекула — женского рода. Вдруг мне становится понятным, что если и есть в этом мире что-то настоящее, так это комикс «Он и Она».
38. «…в уме своем уже прелюбодействовал с нею»
Вспомнилось завораживающее почти всех место из Матфея:
— А я утверждаю, что каждый, кто смотрит на женщину с вожделением…
Я вспомнил пса, бьющегося о калитку, за которую увели улыбчивую суку.
Он будет лежать у калитки всю ночь, и спасаться от стресса, вентилируя вываленный язык.
— По Зверю плачет Лес, — скажет моя сочувствующая сущность, — в Лесу нет ни строгих, следящих за нравственностью Дам, ни железных, чуждых живому калиток.
Ни Ромул, ни Маугли не вырастут среди зверей: соответствующий эксперимент может быть проведен только в мыслях.
А мы с легкостью выращиваем любого зверя, мало того…в уме своем уже прелюбодействовал с нею: звери в нас и среди нас.
Только чтобы не вступать в безнадежный спор с моралистами, не стану утверждать, что в каждом сидит свой маркиз де Сад.
Мне легко себе представить необходимость самоизнурения, к которой приходили и приходят многие честные ревнители Веры.