Я проехал по всей этой земле и увидел ужасные разрушения. Это погрузило меня в глубокую печаль. Виды подобного опустошения могут ввергнуть в величайшую тоску. Здесь обнаруживается удивительный парадокс: варвары-инки поддерживали повсюду абсолютный порядок, вся страна была спокойна, все жители накормлены, тогда как сейчас везде лишь покинутые обитателями деревни, следы разорения по всем дорогам в этом королевстве.
Франциско медленно закрыл книгу. Он знал многие страницы из нее наизусть.
Глава вторая
Все следующее утро, окруженные пустынными горами, они шли и шли по серпантину, поднимаясь на нескольких тысяч футов по скалистой стене долины, а их тропа, огибая весь бассейн реки, вела над ущельями, заполненными облаками. Путь оказался трудным с самого начала. В непривыкших к таким переходам мышцах пульсировала боль, а нежная кожа покрывалась ссадинами и волдырями. Но все же, после четырех часов, проведенных на ногах, они время от времени смеялись и даже нашли в себе силы затянуть какую-то песню, отдыхая под неизвестными им деревьями и разглядывая свежие волдыри на ногах. Они с удивлением смотрели на другую сторону долины, откуда спустились вчера, – туда, где узкая тропка, казавшаяся отсюда не толще человеческого волоса, вела по самому краю невидимого обрыва. Их охватывала тихая гордость. Казалось, спуститься оттуда под силу лишь горным козам.
Только Луи казался раздосадованным, как будто его выносливая, привыкшая к походам по горам лошадь втайне от всех устраивала ему невыразимые пытки. Иногда он хватался за спину. В то время как английская чета и священник, обливаясь потом, поднимались след в след за проводником, он бросил поводья и предоставил лошади самой преодолевать повороты извилистой тропы. Камилла никак не могла понять, чего же они оба – он и его жена – ожидали. На Жозиан были дорогие на вид джинсы и ажурная кофта из аль-паки[6], которую она купила в Лайме, а Луи был одет в бежевый джинсовый костюм и мягкую фетровую шляпу от солнца. Время от времени Жозиан останавливалась, чтобы посмотреться в маленькое зеркальце и проверить, все ли у нее в порядке. Они недавно вернулись из двухнедельного круиза по Амазонке, но все равно выглядели так, как будто участвовали в праздничном параде.
Нередко Луи ужасно хотелось слезть наконец со своей лошади и пройти немного пешком, но он знал, что в таком случае он наверняка сильно отстанет от остальных. Поэтому он наблюдал за Жозиан, которая без видимых усилий легко ехала впереди него, и понимал, что она отправилась в это дурацкое путешествие лишь для того, чтобы полюбоваться пейзажем или своей лошадью. Иногда она направляла объектив фотоаппарата на горные вершины, окаймленные деревьями или терявшиеся в густых облаках. На ее губах всегда играла легкая, привычная улыбка. В любом случае это был ее праздник: он никогда не планировал ее праздники. Казалось, она вовсе не удивлена трудностями, с которыми они столкнулись на этой земле, она ни на что не жаловалась. Она просто смотрела, как все это проходит мимо нее, с той же непосредственностью и невинностью, которые так поразили его, когда они впервые познакомились. Ему тогда ничего не оставалось, кроме как посмеяться над ней за это или полюбить. Теперь он смеялся уже не над ней, а над собой.
Иногда он закрывал глаза и слушал стук копыт под собой. Он никогда не умел восхищаться пейзажами. Англичане постоянно выражали бурную радость, любуясь теми или иными видами, а испанец все время смотрел вперед так, как будто за ближайшим поворотом притаился сам Господь Бог. Но для Луи красота природы была чем-то вроде обмана. Эти равнодушные ко всему вершины и сланцевые лощины! Всем было наплевать на них, пока вдруг откуда-то не появилась мода на то, что природа – великолепна. И вот теперь толпы туристов бродят вокруг, поминутно выкрикивая: «Как красиво!» Это – всеобщее заблуждение, передающееся по наследству. Горы не могут быть красивыми, думал он. Кантата Баха может быть красивой, лестница в Фонтенбло красивая, Жозиан красивая. А земля – это объект изучения науки геологии.
Он снова бросил поводья на луку седла. Впереди на сотни миль тропа вела вдоль по отвесному скалистому утесу. Два шага влево – и вас нет. Но теперь они уже привыкли к этому – они шли индейской цепочкой, – и лошади здесь чувствовали себя гораздо увереннее, чем люди.
Он услышал, как англичанин, шедший перед Жозиан, пытается с ней флиртовать. Звук их голосов слабо разносился над ущельем.
– Вы хорошо держитесь в седле.
– У моих родителей были лошади на юге Франции.
– А я думал, что вы бельгийка.
– Луи бельгиец. Я француженка. С юга.
Француженка, подумал Роберт; тогда к ней проще подойти. Ее лошадь постоянно тыкалась мордой ему в спину. Каждый раз, когда он оборачивался, Жозиан ослепляла его веселой улыбкой; но в ней не чувствовалось никакого личного расположения, как ослепительный свет семафора. Она сбивала его с толку. Хрупкая, как дитя, она совершенно не вязалась с окружающим ее суровым пейзажем; должно быть, в ней была какая-то скрытая сила. Она казалась одновременно пустой и одухотворенной. Ее руки, державшие поводья, заворожили его. Худые, покрытые венами, они совсем не были похожи на руки девушки. Он вдруг представил, как во рту у лошади пульсирует электричество. Кости этих рук были такими же тонкими, как струны арфы.
Странно было разговаривать о таком здесь, среди облаков. Но он все же сказал:
– Значит, твоя семья живет во Франции.
– Мама – да. У моей сестры свой бизнес в Тулузе. Она делает животных. – Ее смех разлился над бездной.
– Животных?
Но в это время они заметили, что проводник указывает палкой на что-то у самого горизонта, и посмотрели туда. Далеко впереди белые облака густели, распадались на более мелкие и плотные, сливаясь с небом; казалось, с неба сыплются мелкие обломки гор. Круглые вершины плотно примыкали друг к другу, что делало весь хребет удивительно похожим на волны, вздымавшиеся вдалеке подобно уходящему отливу, делаясь все ниже и ровнее. На одной из таких вершин, куда указывал им проводник, были руины инкского города Чокекиро, но пока что никто, кроме проводника, их не мог разглядеть.
Они шли по серпантину, опоясывающему гору, еще два часа, то и дело попадая в неглубокие овраги, доверху заросшие орхидеями и акацией. Потом Роберт вдруг заметил впереди нечто, похожее на каменный бастион огромной крепости, расположившейся на уступе над лощиной.
– Вон он! – Он повернулся к Жозиан. – Вы не видите?
Жозиан осадила лошадь.
– А, да! – Она снова улыбнулась, как улыбалась всему: горам, цветам, ему самому. – Quelle follie![7] Почему они построили его так высоко? Почти под облаками!
Но Роберт не знал этого. Никто не знал. Об этом месте ничего не писали – даже испанцы.
Еще через час пути джунгли вдруг расступились, и они заметили, что идут по траве под огромными полукруглыми террасами. На землю опускались сумерки. Тот бастион, который заметил Роберт, с близкого расстояния оказался оптическим обманом; он распался на мощенные камнем эспланады[8], отвоеванные у леса, деревья в котором были им совершенно незнакомы. Они в изнеможении расположились на самом нижнем ярусе, где погонщики уже ставили палатки, и почувствовали какую-то детскую гордость оттого, что достигли наконец своей первой цели: они пришли в свой первый город инков. Забравшись в палатки, они растирали свои ноги, сосали витамины, смазывали покрасневшие места и быстро глотали еду, которую брали с собой отдельно от общего запаса продовольствия.