Кроме этих трёх, за сдвинутыми столами устроилось ещё с полдюжины народу, и среди них две барышни, чей облик выдавал курсисток. Одна пыталась подпевать. Голос у неё был очень даже неплох, но слов она не знала, а потому путалась в куплетах, сбивалась и краснела.
Песню Серёжа узнал. Няня, ходившая за мальчиком, пока ему не исполнилось пять лет, законная супружница отцовского вестового Игната, который за время службы побывал с Ильей Андреевичам под самыми разными широтами, частенько напевала ее возле детской кроватки:
Правда, в нянином исполнении песенка звучала жалостливо, а студенты выводили ее как героическую балладу:
Землемер грохнул кружкой о столешницу, отчего самовар подпрыгнул на гнутых ножках, и ещё раз проревел последнюю строку:
По залу одобрительно загудели голоса – песня понравилась.
– …Сербия разорена войной и не даст помощи, – «чижик-пыжик» звякнул вилкой по краю блюда с жареной поросятиной. – Румыны – те ещё вояки…
Видимо, Серёжа стал невольным свидетелем спора, завязавшегося до его появления.
– А как же Вильгельм Первый? – землемер ткнул пальцем через плечо, что, видимо, должно было означать направление на Берлин. – Он-то нам союзник?
– Что Вильгельм? – пренебрежительно отмахнулся правовед. – Все решает Бисмарк, а он сказал: весь балканский вопрос не стоит костей одного померанского гренадера. На Германию нечего рассчитывать, удержат от вмешательства Австрию, и то ладно…
– Николай прав, союзников у нас нет, – добавил стриженый крепыш и потянулся через стол за штофом, – а идти на попятную поздно: если войска отойдут за Дунай, турки отыграются на болгарских христианах. Прошлогодняя резня – пятьдесят тысяч душ, женщины, дети, старики – покажется тогда детской забавой!
– Мы можем ответить на фанатизм мусульман только полнейшей решимостью! – горячился «чижик-пыжик». – Чем больше добровольцев отправится в Болгарию, тем вернее государь доведет войну до отчётливого результата!
– Не понимаю, как можно желать военных успехов нашим доморощенным тиранам!
Серёжа встрепенулся. Говорила курсистка, миловидная барышня лет восемнадцати. Мичман отложил меню и стал прислушиваться.
– Вы что, не читали Маркса? – продолжала девушка. – Он называл Российскую империю палачом европейских революций! Вот и теперь, стоит царю занять Константинополь, и он вернет времена самой оголтелой реакции. После такой победы никто ему слова поперек не скажет, ни в России, ни за её пределами!
Серёжа не верил своим ушам. Когда финский студент язвительно отзывается о России – это ещё можно понять. Но курсисткато русская, по всему видно, из приличной семьи…
– Не могу с вами согласиться, Нина, – покачал головой землемер. – Вас послушать, так надо радоваться неудачам русских войск! Зачем тогда наши друзья едут сражаться в Болгарию? Зачем по всей стране собирают средства на оружие для повстанцев?
– Чтобы болгары сами завоевали свободу, не призывая на помощь деспота! – гневно отрезала девица. – Или вы полагаете, что царь и впрямь радеет за болгар и боснийцев? Ему нужны Босфор и Дарданеллы, чтобы стать, как и его отец, жандармом Европы, а вы столь наивны, что готовы ему в этом помогать!
Она театрально рассмеялась, обвела собеседников торжествующим взглядом – и встретилась взглядом с Серёжей, который внимал спорщикам из-за своего столика. Лицо её сразу сделалось каменным. Собеседники, уловив перемену, обернулись и тоже увидели мичмана.
За сдвинутым столом повисла звенящая, настороженная тишина. Серёжа, внезапно сделавшись центром внимания, замер. Он всей кожей ощущал недоброжелательность, сгущавшуюся вокруг, будто наэлектризованное облако.