А далее следовало само предисловие Даллеса:
“Хрущёв получил бунт и не знает, как с ним поступить. Восстание интеллектуалов, поддержанное многотысячными толпами народа, собравшимися в Москве, чтобы послушать, как Евгений Евтушенко читает свои стихи. И это наиболее опасное для советского режима восстание. Три десятилетия тому назад против коллективизации восставали крестьяне: “Это было ужасно, — признавался Сталин Черчиллю в критические минуты 1942 года, — в восстании участвовали 10 миллионов крестьян”. По словам Сталина, потребовалось четыре года, чтобы подавить это восстание. Через 7 лет Хрущёв показал, что он может быть более безжалостным, чем Сталин, когда послал вооружённые до зубов дивизии в Будапешт, чтобы потопить в крови венгерское восстание 1956 года.
Сейчас другое дело. Вооружённые войска и массовое кровопролитие — бесполезные инструменты против поэтов и артистов. И Хрущёв сам распахнул двери для возмущённых интеллектуалов. Он мог тихонько похоронить сталинизм, но вместо этого в секретной речи 1956 года стал плясать на могиле Сталина и проклинать его. Эта речь была предназначена лишь для узких партийных кругов, но Центральное разведывательное управление США завладело текстом речи и опубликовало его по всему миру. Как пишет Евтушенко в “Автобиографии рано созревшего человека”, “хрущёвское разоблачение сталинских чудовищных преступлений оказалось искрой, от которой и разгорелось восстание интеллектуалов”. И как теперь быть? Либо нужно возвращаться к сталинизму, либо разрешить свободы, которые сокрушают всю советскую систему. Вот проблема, с которой столкнулись Хрущёв и советские руководители. На последнем съезде ЦК Компартии (XXI съезд ЦК КПСС 1962 г. — Ст. К.) Хрущёв отказался от мирного сосуществования между коммунистической и буржуазной идеологиями: “Этому не бывать!” — сказал он и добавил, что партия продолжит руководить интеллигенцией.
На мой взгляд, это предвестие нового периода тяжёлого идеологического давления, а возможно, и жестоких репрессий. Евтушенко и его друзья-интеллигенты, скорее всего, станут первыми мишенями. При помощи идеологического давления можно достичь первоначальных хрущёвских целей даже без применения чрезвычайных мер.
Богемная жизнь Евтушенко и других молодых интеллигентов, возможно, не приведёт к репрессиям и мученичеству. Вопреки призывам его друзей-либералов стойко стоять, Евтушенко уже пошёл на компромисс и согласился на некоторые поправки в своей знаменитой поэме “Бабий Яр”. Журнал “Новый мир”, который первым опубликовал пронзительную историю о сибирском концлагере “Один день Ивана Денисовича” (февраль 1963 года), тоже частично склонился перед официальной линией. Мало того, вожди восстания интеллигенции, в числе которых значится и Евтушенко, по убеждениям коммунисты, что делает их послушными требованиям партии.
Всё-таки хрущёвская проблема ещё не решена, поскольку Евтушенко и его друзья идеализируют коммунистическую теорию. А на практике коммунистическая система не признаёт за ними права свободно выражаться в собственной стране и таким образом неизбежно электризует их таланты. На некоторое время молодые интеллигенты могут быть возвращены в струю общей идеологии, но несоответствие между коммунистической теорией и практикой рано или поздно станет для них очевидным. Вот почему бескровное восстание интеллигенции в перспективе станет более опасным для коммунистической власти, нежели восстание крестьян в коллективизацию или борцов за свободу Венгрии”.
Много воды утекло с той поры, как были написаны эти страницы. Но перечитываю их сегодня и думаю: автор стихов о Сталине, эпопеи о Ленине, поэм о стройках коммунизма, множества стихотворений о мировых революциях, происходивших на земном шаре в XX веке, поэт, для которого кумирами были Фидель Кастро и Сальвадор Альенде, — зачем, с какого перепугу он добился или согласился с тем, чтобы его “Автобиография.” была освящена предисловием человека, который был врагом всего революционного и “русско-советского”, чему служила евтушенковская Муза? Зачем было ему, писавшему хрестоматийные стихи: “А любил я Россию всею кровью, хребтом, // её реки в разливе и когда подо льдом”, верившему — “если будет Россия, // значит, буду и я”, — похвала ЦРУшника, который только и мечтал, чтобы Россия исчезла с лица Земли и как общество, и как государство?
Вот уже более полувека в Советском Союзе и в России историкам известны тезисы некоего плана по разрушению нашей страны. Евтушенко не мог этого не знать, если вспомнить, что он, когда было нужно, выходил со своего городского телефона на прямую связь с Юрием Андроповым. Но скорее всего, этот пресловутый “план” был изложением речи тогдашнего (1944) сотрудника Управления стратегических служб США и его резидента в Европе (а позже — 1953-1961 — директора ЦРУ) Аллена Даллеса на одном из закрытых заседаний этого ведомства. Впервые полный текст “плана” был обнародован в России в одном из выступлений Иоанна, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского — “Советская Россия”, 20 февраля 1993 г. О подлинности этого документа свидетельствовали В. С. Широнин “Под колпаком контрразведки”, М., 1996 г., Ю. И. Дроздов — “Записки начальника нелегальной разведки”, М., 1999 (М., 1981). Под заголовком “План Даллеса” были опубликованы основные выдержки из этого текста в книге историка Н. Яковлева “ЦРУ против СССР” (М., Правда, 1983). Многие абзацы из меморандума Совета национальной безопасности США, имеющие заголовок “Задачи в отношении России” (август 1948) также совпадали текстуально с абзацами из книги Н. Яковлева. Но какие главные соображения о будущем Советской страны приписывались в 60-е этому персонажу из фильма “Семнадцать мгновений весны”? Перечислим их. Вот она, эта страница, суть которой не менее страшна, нежели планы, изложенные в книге “Майн кампф” германском предшественнике Даллеса.