Существо моё возмущено до глубины той клеветой, которую воздвигли на моих товарищей и на меня (с Демьяном мы так не разговаривали).
Форма Сосновского... (без)... (кружит голову), и приёмы их борьбы отвратительны. Из всей этой истории нам больно только то, что ударили по той струне, чтоб перервать её, (и) которая служила Вашим вниманием к нам.
Никаких антисемитских речей я и мои товарищи не вели.
Всё было иначе. Во время ссоры Орешина с Ганиным я заметил нахально подсевшего к нам типа, выставившего своё ухо, и бросил (громко) фразу: “Дай ему в ухо пивом (в ухо). Тип обиделся и назвал меня мужицким хамом, а я обозвал его жидовской мордой.
Не знаю, кому нужно было и зачем делать из этого скандал общественного характера.
Мир для меня делится исключительно только на глупых и умных, подлых и честных. В быту — перебранки и прозвища существуют, (но) также как (и) у школьников, и многие знают, что так ругается сам Демьян.
Простите за то, (неразборчиво) (дост(авил) если обеспокоил всей этой историей Ваши нервы, которые дороги нам как защита и благосостояние.
Любящий Вас С. Есенин”.
Естественным образом дело четырёх поэтов было пристёгнуто к делу об “Ордене русских фашистов”, и ОГПУшники, занимающиеся “Орденом”, вспомнили о нём. А их внесудебное заключение о деле Ганина заканчивалось так:
“После нашумевшего процесса четырёх поэтов — Ганина, Есенина, Орешина, Клычкова, — обвинявшихся в антисемитской агитации, Ганин как один из проходивших по этому делу, в кругах националистически настроенной интеллигенции приобретает авторитет русофила”.
“Второй обвиняемый — Пётр Чекрыгин — при допросе от 6 ноября указал, что к деятельности организации он имел косвенное отношение, что лишь однажды кто-то ему дал прочесть программу Ордена русских фашистов, в которой было тринадцать пунктов. На последней странице листа, — заявляет Чекрыгин, — собственноручно добавил два пункта — переселение евреев на свою родину в Палестину и эмансипация индивидуальности в порабощённом русском человеке”.
“Заслуживает также внимания следующий случай, имевший место в день ликвидации организации 1 ноября прошлого года. Ответственные сотрудники ОГПУ товарищи Беленький, Агранов, Славатинский, Якубенко и другие, законно явившись на квартиру Чекрыгиных, застали там пьяную компанию поэтов, литераторов, проституток. Был предъявлен ордер на право ареста Чекрыгиных, и у присутствующих спросили документы. В ответ на предложение сотрудников некоторые из пьяной компании бросились в драку, нанеся трём сотрудникам побои. Этот характерный случай лишний раз наглядно вскрыл картину вышеописанного и доказал способность этих лиц на любое преступление”.
“Считая следствие по настоящему делу законченным и находя, что в силу некоторых обстоятельств передать дело для гласного разбирательства в суд невозможно (выделено мной. — Ст. К.), полагали бы войти с ходатайством в Президиум ВЦИК СССР о вынесении по делу Ганина, Чекрыгина, Чекрыгина, Дворяшина, Галанова, Никитина, Кудрявцева, Александровича-Потеряхина, Кроткова, Головина, Глубоковского, Колобова, Сахно и Заугольникова внесудебного приговора”.
Уполномоченный 7 отдела СО ОГПУ
Врачев
согласный Нач. 7 отдела СО ОГПУ
Славатинский”.
Положение всех русских поэтов есенинского круга осложнялось тем, что, помимо преследований со стороны чекистов, их судьбами занимались и высшие власти того времени, прежде всего, надо вспомнить, что практика “внесудебных приговоров” опиралась на ленинско-свердловскую формулу из “Декрета совета народных комиссаров” от 27 июля 1918 года, гласящую: “Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона”. Так что Есенин знал, чем может закончиться бытовая ссора, возникшая в пивном зале и раздутая Демьяном Бедным и журналистом Сосновским... Но поэт и предположить не мог, что его имя и после смерти будет оболгано на высшем уровне, что “есенинщина” будет объявлена антисоветским явлением не каким-то журналистом, а одним из высших руководителей партийной жизни тех лет Николаем Бухариным.
Судьба поэтов русского крестьянства была предопределена как неизбежная трагедия уже в раннее послереволюционное время. Продразвёрстка, гражданская война, расказачивание, первое раскулачивание, белый и красный террор подрубили многие корни крестьянской жизни. Но мира для неё не наступило и после окончания гражданской войны.