Многих из небожителей, о которых я вспоминаю, часто называли совестью, честью эпохи, страны, но ни один из них не признался, что они присвоили себе победу Сергея, вплоть до предназначенных только ему аплодисментов. Не вмешались в монтаж фильма Марлена Хуциева, не закрыли фильм до выхода на широкий экран, хотя видели его в закрытом показе в Доме кино, опять же, для избранных, куда Сергей не смог попасть. В блатной лексике есть удивительное по емкости слово, четко определяющее неблаговидный поступок, тут оно явно к месту: все наши упоминавшиеся поэты шестидесятники и Марлен Хуциев поступили по отношению к Сергею Поликарпову “западло”.
Когда Лариса Васильева, трогательно опекавшая Сергея Поликарпова, однажды спросила Хуциева: “Почему ты, Марлен, выбросил из фильма кадры с Сергеем Поликарповым?”, то Хуциев ответил ей без объяснений: “Его выступление не укладывалось в формат фильма”.
Но на самом деле суть была не в формате, а в том, что Сергей Поликарпов для шестидесятнической элиты был в социальном и мировоззренческом смысле чужаком, не вписывавшимся в компашку “детей XX съезда”. Все выступавшие вместе с ним были отпрыски из семей “комиссаров в пыльных шлемах”, из сословия местечковых торговцев-нэпманов, из семей партийных работников, чекистов, энкавэдешников и крупных государственных чиновников. Сам Марлен Хуциев не случайно носил имя, составленное из слов “Маркс” и “Ленин”, поскольку его отец Хуцишвили, чья карьера закончилась в эпоху большого террора в 30-е годы, дослужился до должности заместителя наркома внешней торговли Советского Союза... И вполне естественно то, что им, отпрыскам советской элиты, совершенно не нужен был какой-то поэт из простонародья, да ещё добившийся такого успеха в “ихнем” Политехническом. “Политехнический — моя Россия”, как сказал об этом гнезде либерального шестидесятничества Андрей Вознесенский. А у Сергея Поликарпова — бывшего колхозника и солдата, Россия, естественно, была другой.
***
И, конечно, нас, детей России, навсегда развела с детьми ХХ съезда по разным сторонам баррикад кровь, пролитая Ельциным и его опричниками 4 октября 1993 года.
На это кровопролитие их воодушевило коллективное “письмо 42-х” шестидесятников, с которыми Ельцин не раз встречался в Бетховенском зале и где они яростно увещевали коммунистического расстригу: “Действуйте, Борис Николаевич!” Об этой провокационной роли деятелей культуры циничнее и откровеннее всех высказалась вскоре после октябрьской трагедии стопроцентная “шестидесятница” Валерия Новодворская в восторженной статье, названной строчкой из “шестидесятника”-“ленинца” Окуджавы “На той единственной гражданской”, опубликованной в журнале “Огонёк”, где главным редактором был “шестидесятник” В. Коротич:
“Я желала тем, кто собрался в “Белом доме”, одного — смерти. Я жалела и жалею только о том, что кто-то из “Белого дома” ушёл живым.
Мы вырвали у них страну. Ну, а пока мы получаем всё, о чём условились то ли с Воландом, то ли с Мефистофелем, то ли с Ельциным” (“Огонёк”, № 2-3, 1994 г., стр. 26).
А в своей книге “По ту сторону отчаяния” Новодворская добавила: “Я благодарна Ельцину... Пойдём против народа. Мы ему ничем не обязаны... Мы здесь не на цивилизованном Западе. Мы блуждаем в хищной мгле, и очень важно научиться стрелять первыми, убивать...”.
Её статья явилась естественным продолжением “расстрельного” письма 42-х, опубликованного в “Известиях” 5 октября 1993 года.
Для статистики и для суда потомков будет полезно знать, что из 42-х подписантов “известинского письма” две трети — это классические “шестидесятники”, “дети XX съезда партии”: Алесь Адамович, Белла Ахмадулина, Григорий Бакланов, Зорий Балаян, Александр Борщаговский, Александр Гельман, Андрей Дементьев, Александр Иванов, Римма Казакова, Юрий Карякин, Яков Костюковский, Александр Кушнер, Татьяна Бек, Юрий Левитанский, Андрей Нуйкин, Булат Окуджава, Владимир Савельев, Юрий Черниченко, Андрей Чернов, Мариэтта Чудакова и др. И, конечно же, все они были единомышленниками и всё, что у Новодворской “было на языке”, у них “было на уме”. Недаром такими же, как у Новодворской, чувствами была переполнена душа её кумира Булата Окуджавы: “Мы ловили каждый звук с наслаждением” (Новодворская о взрывах танковых кумулятивных снарядов в “Белом доме”); “Для меня это был финал детектива. Я наслаждался этим <...> никакой жалости у меня к ним не было” (слова Окуджавы из интервью газете “Подмосковные известия”, 11 декабря 1993 года).