Ну, что делать! Все “шестидесятники” были “великими”. А разве не прилипло это слово к Остапу Бендеру — “великому комбинатору” своей эпохи? Вспомним также, что задолго до истории с “Лениным” и “партбилетом” ещё один “шестидесятник”, воспевший строительство Иркутской ГЭС в романе “Продолжение легенды”, выхлопотал себе командировку в Англию якобы для того, чтобы собрать материал к книге о Ленине, проводившем в 1905 году съезд РСДРП в Лондоне. Но, соблазнившись образом жизни туманного Альбиона, этот певец комсомольских строек, даже позабыв о том, что когда-то дружил с Евтушенко и водил его к Бабьему Яру, стал невозвращенцем. Поистине Лондон и весь англо-американский мир являются каким-то магнитом, притягивавшим во все времена наших “революционных романтиков” — Печерина, Герцена, Суворова, Резуна, Гордиевского, Березовского, Жореса Медведева, Буковского, Скрипаля и т. п. Как бы то ни было, “шестидесятники”, бросившиеся в середине прошлого века воспевать стройки коммунизма, быстро скисли вместе со своими поэмами и романами…
А после великой и честной прозы Валентина Распутина, Виктора Астафьева и Василия Белова жалкие потуги “шестидесятников”, прославляющих стройки коммунизма, окончательно обнаружили свою ничтожность.
Из воспоминаний Леонида Бахнова, журнал “Знамя” (№ 8, 2018).
“Лично для меня “оттепель” навсегда окрашена голосом Окуджавы… Читал “Звёздный билет” Аксёнова. До полного посинения и знания текста чуть ли не наизусть… Шолохов вылез, старая гнида, призвал поставить к стенке предателей”.
Из воспоминаний художника Бориса Заборова:
“Изъеденный оспой тиран издыхал на полу своего многолетнего заточения. Беспомощный. Жалкий. Ненавистный. Соратники, обступив его, смотрели с ужасом и надеждой. Наконец смерть бросила упыря на потеху всем чертям”… Белорусского художника Бориса Заборова я знал по советскому Минску. Сейчас он живёт во Франции. Если он попадёт в психиатричку от ненависти к Сталину, это будет естественно, и более того, справедливо, потому что Борис потратил столько душевных и физических сил на эту ненависть, что выдающегося художника из него не получилось, и он стал ремесленником, рисующим портреты по фотографиям… Все мы бренны, но думаю, что, в отличие от Сталина, который похоронен в столице страны, где прожил всю жизнь, где принимал победные парады 1941-го и 1945 годов и где, несмотря на все крики Заборова: “Издыхал!.. тиран!.. изъеденный оспой.”, ему кладут цветы на могилу. А Борис Заборов будет удостоен какого-нибудь парижско-еврейского кладбища, на которое, как и к Орловой-Либерзон, и приходить-то после его смерти будет некому и незачем.
Из воспоминаний Мариэтты Чудаковой, подписавшей 5 октября 1993 года письмо “42-х” и заявившей в том же октябре на страницах “Литературной газеты”: “не уходит за десятилетия из памяти то августовское утро… короткая демонстрация семи храбрецов на Красной площади. Среди них — выпускница нашего филологического факультета, всем нам, его окончившим, хорошо известная Наташа Горбаневская…И вот с конца августа 1968 года я не знаю покоя. И приближаюсь к мысли выйти куда-то с плакатом про Прагу. И всё пытаюсь приучить себя к дальнейшему существованию в лагере… И, наконец, делюсь этими мыслями с Сашей” (“Знамя”, № 8. С. 187).
Поскольку я учился на филфаке МГУ в одни годы с Чудаковой и её мужем Александром, поскольку она в октябре 1993 года кричала в Бетховенском зале на встрече писателей-демократов с Ельциным: “Борис Николаевич! Действуйте!” — поскольку после расстрела Парламента и его защитников из народа она заявила в “Литературной газете”: “В октябре мы спасали демократию от Куняева”, — я имею полное моральное право предположить, что Мариэтта Омаровна если не по крови, то по складу натуры похожа на многих фурий октябрьской революции и гражданской войны — на Розалию Землячку-Залкинд, на Евгению Бош, на Ларису Рейснер, о которых Ярослав Смеляков писал в стихотворении “Жидовка”: “Ни стирать, ни рожать не умела, // никакая ни мать, ни жена, // лишь одной революции дело // понимала и знала она”.