Выбрать главу

Стихи Тарковского не были напечатаны, скорее всего, потому, что он в те годы обладал репутацией переводчика, а не поэта.

Да и Фёдора Белкина как поэта, живущего в Красноярске, в столице, видимо, не знали… Но Александр Межиров, известнейший из молодых, фронтовик, надежда советской поэзии, написал:

Не дышит… И дышать труднее людям. Не видит… И глаза обволокло. Но всем смертям назло мы будем, будем Дышать и видеть — всем смертям назло. Открыты двери траурного зала, И очередь, что издали видна, Повязкой чёрной город повязала, Всю землю опоясала она.

……………………………………..

Переведу дух и прерву поток страстного поэтического реквиема, и прошу читателя поверить мне, что с такой искренностью и страстью в те траурные дни нечто подобное не сумел изваять ни один из стихотворцев, обслуживавших официальную идеологию сталинской эпохи, — ни Сергей Михалков, ни Николай Грибачёв, ни Анатолий Сафронов, ни даже Константин Симонов с Александром Твардовским. Разве что из-под пера Михаила Исаковского вышло нечто живое, человеческое, родственное русскому народному плачу: “Мы так Вам верили, товарищ Сталин, // как, может быть, не верили себе”. Но в реквиеме Межирова, которому молодой поэт дал название “Солдаты Сталина”, градус преданности и государственной скорби куда выше:

Перед лицом невиданной утраты, Перед лицом неслыханной беды Тебе клянутся в верности солдаты, Тесней сомкнув железные ряды. Он с нами шёл во всех боях кровавых Путём неотвратимой правоты. В огне на самых трудных переправах Навёл нам всем понтонные мосты. Он охранял наш отдых на биваке, И нам не раз казалось, что в бою На проволоку в трудный миг атаки Он для солдат бросал шинель свою. И легче нам сто раз пойти под пули, На пулемёты ринуться опять, Чем выстоять в почётном карауле, Не разрыдаться, слёзы удержать. Сводило скулы у правофланговых, И на сердце давила тишина, И на висках у маршалов суровых Засеребрилась гуще седина. Но в те же дни прощанья и печали Над гробом полководца и вождя Солдаты молодые возмужали, Как через битвы грозные пройдя. И на брусчатке гулкой, за лафетом, В стальных руках народа своего, Они прошли с Центральным Комитетом, С Президиумом Сталинским его. Ещё стволы прощального салюта Раскалены и отзвук не замолк, — У стен Кремля ряды сомкнулись круто. Товарищ Сталин!                             Мы исполним долг!

Я, учившийся в те траурные дни в Московском государственном университете, по своей воле участвовал в те мартовские дни в прощании с вождём. Я жил, снимая койко-место на Рождественском бульваре, рядом с Трубной площадью, куда, выбежав из подъезда, был унесён толпой на Трубную, где не погиб в людской давке лишь потому, что был мускулист и натренирован, как гимнаст и легкоатлет.

Впоследствии, вспоминая эту ночь на “Трубе”, это облако испарений, поднимающееся к небу, этот вязкий и надрывный путь по Неглинке к Колонному залу, я написал стихи, которые мне не стыдно печатать и сегодня. Я многого тогда не понимал, но многое чувствовал.

МАРТ 1953-ГО…

На Красной площади стоит Почётный караул. Над Трубной площадью висит испарина и гул.
Разлив тяжёлых мутных вод — народная река… Как рыбы нерестовый ход, как средние века.
Военные грузовики. Солдаты…                  Крики…                               Ночь… Кто под ногами?                         — Помоги! Да нет…                Уж не помочь…
Ах, ты в Историю попал — тебя волна несёт? Ты устоял, ты не упал — тебе ещё везёт!
Тебя не просто раскроить, ты — мускулы и злость. Толпе не просто раздавить твою грудную кость.
Ворота хрустнули… Скорей — под крышу! На карниз!.. Всё, как во времена царей, во времена гробниц…

К своей чести добавлю, что в этом стихотворении нет ни глумления над вождём, ни бездумного пафоса, а есть ощущение того, что уходит эпоха, которую можно соотнести с самыми великими страницами мировой истории.

Но почему межировский шедевр остался ненапечатанным и оказался в архиве? Скорее всего, потому, что ни главный редактор тогдашней “Литгазеты” Рюриков, ни партия с правительством, ни Европа с Америкой не знали, каким политическим воздухом будет дышать страна завтра и кто после похорон “владыки полумира” взойдёт на трибуну Мавзолея. А может быть, и сам Межиров пришёл в себя и отказался от публикации реквиема.