Е. Е. назвал свою поэму о трагедии 1993 года “Тринадцать”, как бы примеряя на себя роль Александра Блока, создавшего великий эпос о Великой Октябрьской революции. Поэма же Евтушенко повествует о Великой Криминальной революции или, скорее, о Великой Контрреволюции, не сумевшей победить в гражданской войне 1918–1922 годов и взявшей реванш лишь в 1993-м…
Александр Блок написал свою поэму в метельные дни 1918 года, услышав “музыку” истории, и воспринял идущих “державным шагом” красногвардейцев, как апостолов. Меньшевиков, эсеров, масонов, большевиков-жидомасонов в поэме нет. Есть двенадцать кровных сыновей русского простонародья, вчерашних солдат Первой мировой… Мистический, социальный, исторический и религиозный пафос блоковской поэмы “Двенадцать” до сих пытаются разгадать историки, философы, богословы.
“Двенадцать — большие, — писала в своих размышлениях о Блоке Татьяна Глушкова. — И они только вырастают в пути, несоизмеримые ни с “голодным псом”, который “ковыляет позади”, ни с буржуем, “безмолвным, как вопрос”, ни с “витией”. Это — принципиальный взгляд “летописца” первого, разрушительного этапа Революции, духовное величие которой раскроется лишь в длительном будущем” <…> “Куда идут они? Когда стихнет, развеется вьюга, белая тьма? Когда уляжется ярая, враждебная “двенадцати” стихия взбунтовавшейся тьмы, в которой не видно ни зги “за четыре за шага”? Пусть скажет об этом позднейший свидетель, позднейший поэт. А Блок только звал “грядущие века”, слыша “безбожный”, “каторжный”, мучительно-героический, “мерный”, наконец, и “державный шаг”… двенадцати, Сочувствуя им в небывалом, “загадочном” их дерзновении, в тяжких тяготах, их пути “к синей бездне будущего”.
Закончив поэму, Александр Блок сделал запись в дневнике: “Сегодня я гений”. И он был прав и как поэт, и как патриот, и как пророк, и как великий мистик.
В поэме же Евтушенко “13”, вступившего в нелепое соревнование с Блоком, его тринадцать персонажей суть какие-то отбросы не человечества, а, по словам Александра Зиновьева, какого-то “человейника”.
“Идут тринадцать работяг, один мордатый, другой худой, один поддатый, хотя седой. Мордатый-злющий нудит, сопя, на всех плюющий и на себя”.
В числе “тринадцати” “бывший цековский санузлист”, а “поддатый, как рубль помятый, по слухам бывший аристократ, по кличке просто Денатурат”. А рядом с ними “сквернослов — любитель выпить на шермачка”, тут же какойто “мормышечник”. А следом за ним “поганец враль”, который то “больше витийствует”, то “фашиствует”. Рядом с ним — “красный” не от “убеждений”, а “от приятных, времяпровождений” спившийся здоровяк в татуировках. Тут же “утробный антидемократ” с наколотым “Сталиным на мускулке”. За ним идёт философ, “презирающий любую власть”; кто-то из них мечтает “с тоской зверёныша <…> нам бы Адольфа Виссарионовича”. Пародируя Блока, Е. Е. сопровождает поход “в будущее своих тринадцати рефреном “марш-марш назад, наш русский зоосад”. Неудивительно слышать слова о “русском зоосаде” от автора стихотворения “Русские коалы”, но, по мстительной иронии судьбы, Евтушенко, сочинив этот слоган, повторил мою мысль о том, что во многих песнях Высоцкого жизнь русского простонародья изображена, как смесь “зоопарка с вытрезвителем”. Евтушенко в своём письме в “Литературку” гневно осудил меня за такое истолкование стихов Высоцкого. Но в “Тринадцати” он, в сущности, позаимствовал тот же образ, поскольку и “алкаш с бакалеи”, и персонажи из “милицейского протокола”, и семейный дурдом “Вани и Зины” в исполнении Высоцкого есть тот же “русский зоосад” из его обитателей, имя которым “коалы”.
Но нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся: глумление над “Тринадцатью” обернулось у Евтушенко глумлением над всем “советским зоосадом”, над его же героями “Братской ГЭС” — Изей Крамером и Нюшкою, над геологами из книги “Разведчики грядущего” и романа “Ягодные места”, над работягами из “Поэмы КамАЗ”, над проектировщиками БАМа. Неужели нефтяные поля Тюмени и алмазные шахты Якутии, поля Казахстанской целины и подземные города в каменных толщах, окружающих Красноярск, сооружённые на случай атомной войны, восставший из развалин Ташкент и энергетическое кольцо атомных и гидростанций — неужели вся эта мощь, наряду с Байконуром и Плесецком, сооружена совковым сбродом, который, покачиваясь с похмелья, маршировал по мрачным улицам Москвы октябрьской ночью 1993 года? В одном из своих стихотворений Евтушенко вспоминает о том, как Зинаида Гиппиус отказалась пожать руку Александру Блоку после того, как прочитала поэму “Двенадцать”. Ухватившись за это “нерукопожатие”, Евтушенко с пафосом заявил: “Когда я напишу “Двенадцать”, не подавайте мне руки”. Но он написал “Тринадцать”, и я думаю, что любой из его почитателей и строителей Братской ГЭС, некогда слушавших в течение четырёх часов в исполнении автора поэму во Дворце культуры города Братска, после прочтения “Тринадцати” получили бы полное право не подавать руки своему бывшему кумиру.