Выбрать главу

Полностью пересказывать это письмо — дело неблагодарное, и Сталин, конечно же, не ответил “члену партии с июля 1917 года”. Товарищ Блюм был вызван на беседу в ведомство Жданова, которое констатировало, что “В. Блюм считает, что идёт пропаганда расизма и национализма в ущерб интернационализму, что “исторический Богдан Хмельницкий подавлял крестьянские восстания и являлся организатором еврейских погромов… В. Блюм недоумевает, почему сейчас так много идёт разговоров о силе русского оружия, которое служило в прошлом средством закабаления и угнетения других народов <…> В отделе пропаганды ЦК ВКП(б) В. Блюму было указано на ошибочность его теоретических положений <…> С этими указаниями В. Блюм не согласился…”Ну, не согласился, и ладно. Главное в том, что беседа была проведена и что письмо к тов. Сталину стало последним сочинением не понимавшего, “какое время на дворе”, еврея-интернационалиста, искренне не любившего мир исторической России, мир Александра Пушкина. Возможно, что В. Блюм стал “жертвой незаконных политических репрессий”. Но логика истории той эпохи была такова, что количество блюмов, ратовавших за дружбу с “немецкими рабочими”, после 1937 года значительно сократилось, что помогло нам выиграть войну и не сдать врагу город, построенный по воле Петра Великого, сидящего со времён Екатерины Великой на “бронзовом коне”, столь ненавистном В. Блюму и Е. Евтушенко и столь дорогом сердцу Александра Пушкина:

Ретив и смирен верный конь. Почуя роковой огонь, Дрожит. Глазами косо водит И мчится в прахе боевом, Гордясь могущим седоком.

Всадник и конь — это, по Пушкину, единое целое, как у Фальконе, и это целое называется в роковые времена “единством власти и народа”.

О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы?

А что же при такой власти происходит с тёзкой Евтушенко чиновником Евгением из “Медного всадника”? Что случилось с его бунтом, которому вторит наш Евгений, проклинающий Медного всадника за то, что у его коня “окровавлены копыта”, за то, что его “под уздцы не сдержать”… И он бросает в лицо бронзовому всаднику: “Динамита в проклятое медное брюхо ему”… Но из этого бунта у нашего Евгения тоже ничего не получается, он тоже “бежать пустился” и добежал аж до Америки. И если пушкинского Евгения похоронили на пустынном острове: “Нашли безумца моего // и тут же хладный труп его // похоронили ради Бога”, — то прах его тёзки, нашего “пушкинианца”, как он сам себя аттестовал, упокоился тоже на своеобразном острове — в патриархальном сталинском Переделкино. Е. Е. так и не успел сказать Путину: “Добро, строитель чудотворный!” А бессмертному красавцу-коню, на котором гарцевали и Вещий Олег, и монах Пересвет, и “властелин судьбы” Пётр, и командир Первой конной Семён Будённый, и маршал Георгий Жуков на параде Победы, “бедный безумец” Евгений жаждал “разорвать брюхо динамитом!” А ведь из этой же конской породы были “кони НКВД”, изображённые мной в стихотворении “Очень давнее воспоминание”, которое Евгений Александрович не смог не напечатать в своей антологии “Строфы века”… За что я ему благодарен, хотя он в предисловии к этой публикации не удержался и упрекнул меня за то, что, любуясь “конями НКВД”, я вольно или невольно, но прославляю силу государства, то есть “медного всадника”.

В его поэме “Непрядва” русские князья, прислушиваясь к знамениям природы в ночь перед Куликовской битвой, печалятся о том, что им слышится плач не только русских, но и ордынских матерей. С такими фальшивыми чувствами нечего выходить на смертный бой. “Нет чужеземцев — есть земляне”, — вещает Е. Е. Да все мы земляне. Но когда одни “земляне” порабощают других, они называются “чужеземцами” и “врагами”.

Однако наши “шестидесятники”-либералы, надо отдать им должное, в отличие от Евтушенко, не раз обращались к Пушкину. Белла Ахмадулина писала о том, что Пушкин “смеялся и озорничал”. И это правда. Андрей Вознесенский благоговел перед тенью Анны Керн: “Ах, как она совершила // его на глазах у всех — // Россию завороживший // смертельный грех” (наверное, он хотел сказать “смертный”? — Ст. К.). Да и сам Евтушенко, видимо, позабыв, что он призывал взорвать при помощи динамита “бронзовое брюхо коня”, поклялся, что он любит не просто Россию, а “её Пушкина, Стеньку и её Ильича”… Но все обращения детей XX съезда к Пушкину выглядят пустословными и мелкими рядом со стихотворением “нашего шестидесятника” Анатолия Передреева “Дни Пушкина”, написанного в 1984 году к 185-й годовщине со дня рождения Александра Сергеевича: