Как бы то ни было, но убийство Урицкого и покушение на Ленина вызвало невиданную волну жестокости со стороны новой власти, особенно в отношении бывших чиновников, офицеров, дворянского и церковного сословия. Николай Бухарин откликнулся статьёй с многозначительным названием: “Ленин-Каплан, Урицкий-Канегиссер”. Расследовать дело Урицкого в Питер приехал сам Дзержинский.
Нарком внутренних дел Петровский разослал телеграммы по всем Советам Республики со словами: “Ни малейшего колебания при применении массового террора”. ВЦИК под председательством Свердлова вынес постановление: “Предоставить районам право самостоятельно расстреливать всех контрреволюционеров. Устроить в районах концентрационные лагеря. Принять меры, чтобы трупы не попали в нежелательные руки”.
“Красный террор” охватил всю страну. На Валдае знаменитый русский публицист Михаил Меньшиков был расстрелян чекистами на глазах у жены и детей. Известный всему православному народу священник Иоанн Восторгов лишь за то, что отслужил на месте погребения отрока Гавриила Белостоцкого (“умученного от жидов”, как гласило церковное предание), был расстрелян как злостный антисемит и черносотенец.
А в столице Республики в ответ на убийство евреем Канегиссером шефа петербургского ЧК Урицкого 6 сентября 1918 года в “Красной газете” появился список заложников, состоящий из фамилий великих князей, бывших купцов и фабрикантов, бывших офицеров и полицейских, владельцев типографий, правых эсеров и прочей “монархически-буржуазной сволочи”, арестованной и ждущей расстрела. Списки были подписаны чекистами Г. Бокием и А. Иоселевичем. Через несколько дней 929 человек из этого списка были пущены в расход. Революционная улица поддержала “красный террор”. Из “Воспоминаний” А. Мариенгофа: “На улицах ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано: “Мы требуем массового террора”. Хорошо бы сегодня вспомнить об этом латышским легионерам, марширующим по улицам Риги и вспоминающим о том, как они служили делу фюрера.
Эхо стальной поступи этих латышских легионов, которыми командовали всемогущие в те времена военачальники и чекисты Ян Петерс, Ивар Смилга, Мартин Лацис, Иосиф Варейкис, Иероним Уборевич, Роберт Эйхе, долетело и до эпохи “шестидесятничества”, о чём вспоминал в наше время один из модных “шестидесятников” Виктор Соснора:
“О Роберте Эйхе скажу чуть больше. В шестидесятые-семидесятые годы — годы моей комсомольской юности — этот пламенный большевик-ленинец, к тому моменту уже реабилитированный, вызывал у меня сильное сочувствие, как и все жертвы сталинского террора. “Комиссары в пыльных шлемах” склонялись молча надо мной, и я читал им наизусть стихотворение Роберта Рождественского о том, в честь кого он получил столь экзотическое для наших широт имя:
Но ни Виктор Соснора, ни Роберт Рождественский, возросшие в семьях высокопоставленных командиров и чекистов 1930-х годов, видимо, не знали или постарались забыть о том, что летом 1936 года, когда Сталин с небольшой группой своих единомышленников попытался сделать выборы в Верховный Совет СССР более демократическими, с включением в избирательные бюллетени кандидатов от разных общественных организаций, то к нему пришла целая когорта “пламенных революционеров” — руководителей областных парторганизаций, — испугавшихся, что после кровавой коллективизации население не выберет их, и потребовавших от Сталина права на “лимиты”, по которым они отправили бы на расстрелы и в ссылки множество выявленных в их владениях контрреволюционеров.
“Самыми кровожадными, — пишет в своей книге “Иной Сталин” историк Юрий Жуков, — оказались двое: Р. Эйхе, заявивший о желании только расстрелять 10 800 жителей Западно-Сибирского края, не говоря о ещё неопределённом числе тех, кого он намеревался отправить в ссылку; и Н. С. Хрущёв, который сумел подозрительно быстро разыскать в Московской области, а затем и настаивать на приговоре к расстрелу либо высылке 41 305 “бывших кулаков и уголовников”. Вот каков был организатор