Выбрать главу
Для чего? Чтоб заезжим туристам не смущал любознательный взор в стольном граде иль во поле чистом обезглавленный тёмный собор?
Всё равно на просторах раздольных ни единый из них не поймёт, что за песню в пустых колокольнях русский ветер угрюмо поёт!..

Именно такой протяжный ветер в 20-30-е годы “проветривал” по всей России монастыри и храмы. Историческая память о Сергиевом Посаде и Лавре, основанной аж в 1337 году, стиралась беспощадно. В 1930 году Сергиев Посад стал называться Загорском в честь комиссара Вольфа Михелевича Лубоцкого, носившего псевдоним Загорский, погибшего от рук анархистов в 1918 году. В 1976-м “Загорско-Лубоцкому” был поставлен памятник в центре города. Но в годы перестройки городу было возвращено исконное имя, и памятник временщику куда-то исчез. Одним словом, как говорит русская пословица — нет худа без добра.

А моё стихотворение о разрушенных храмах и “обезглавленных соборах” я однажды прочитал Александру Межирову. Он выслушал и ничего не ответил мне. Промолчал, переведя разговор на другую тему. Но моё стихотворение, видимо, запомнил, потому что через двадцать с лишним лет в перестроечное время ответил мне своими стихами:

Вы, хамы, обезглавившие храмы Своей же собственной страны, Вступили в общество охраны Великорусской старины.

Жаль, что эти строки я прочитал, когда их автор уже был в Америке. А то бы, встретив его на Красноармейской улице, где мы жили в соседних домах, я сказал бы ему:

— Александр Петрович! Вы хотите грех разрушения церквей в 20-30-е годы переложить на русское простонародье? Но вспомните, что когда Ленин приказал в 1921 году изъять у церкви все её драгоценности, то русское простонародье восстало в городах Шуя и Иваново-Вознесенске. Войска и чекистов пришлось в эти города посылать, и человеческие жертвы были. А “обезглавливало” храмы в 30-е годы уже другое поколение простонародья, прошедшее через горнило Союза воинствующих безбожников. Знаете, кто руководил этим Союзом? — Емельян Ярославский. Знаете, с каких лет он начинал выращивать этих хунвейбинов? — С четырнадцати. Знаете, кто написал первую восторженную биографию Сталина? — Да, всё тот же Губельман-Ярославский… Знаете, когда волна этого “хамского” хунвейбинства начала утихать? — Когда в 1935 году Демьяна Бедного исключили из ВКП(б) за глумливое изображение Крещения Руси, которое допустил этот негодяй в пьесе о богатырях Руси и Владимире Красное солнышко… Я вижу, что Вы не согласны со мной. Ну, тогда вспомним, кто в поэме Есенина “Страна негодяев” (написана в 1922 году!) развивает Ваши мысли о “хамах, обезглавивших храмы”? Вот монолог этого “хама”:

Я гражданин из Веймара И приехал сюда не как еврей, А как обладающий даром Укрощать дураков и зверей. Я ругаюсь и буду упорно Проклинать вас хоть тысчи лет, Потому что… Потому что хочу в уборную, А уборных в России нет. Странный и смешной вы народ! Жили весь век свой нищими И строили храмы Божие… Да я б их давным-давно Перестроил в места отхожие.

Увы, Александр Петрович, не проходит Ваша версия о том, что храмы “обезглавливало” русское простонародье. Более того, герой этого гневного монолога негодует, что представители “смешного и странного народа” “строили храмы Божии”, которые он, “гражданин из Веймара”, жаждет превратить в “места отхожие”. Вы, конечно, как известный поэт и профессор Литературного института, знаете, что прототипом этого “гражданина из Веймара”, названного в поэме “Чекистов-Лейбман”, был Лейба Бронштейн, он же Лев Троцкий, ставший в конце концов таким же эмигрантом, каким стали Вы.

* * *

Но что случилось с нами, людьми одного поколения, в 60-90-е годы? Почему так разошлись за эти тридцать лет наши стёжки-дорожки? Я ведь помню, как мы улыбались друг другу, как читали в застольях стихи, как хвалили друг друга за талант, за гражданскую смелость, как выступали одной командой на вечерах в Лужниках, в зале Чайковского, в Политехническом. Правда, меня всегда коробила строка Вознесенского: “Политехнический — моя Россия”, потому что я чувствовал, что “моя Россия” — это и родная Калуга, и Ленинград, где лежит на Пискарёвском кладбище мой отец, и древнее лесное село со звериным именем Пыщуг, затерявшееся в костромских лесах, в котором прошло во время войны моё эвакуированное из Ленинграда детство, и мой город Тайшет, куда я приехал работать после окончания Московского университета…