Прошедший всю войну, принявший первый обстрел на Пулковских высотах, то есть побывавший во всех фронтовых передрягах, закалка от которых остаётся на всю жизнь, виртуозный шофёр — и не заметил человека, который “шагнул прямо под колёса”?! Простите, а как же он тогда заметил, что человек сей находился “в состоянии тяжёлого опьянения”?! Любой, кто попадает в такой “шок, беспамятство”, не способен контролировать время и знать, сколько дней длилось это состояние. А здесь точно — 5 дней! Милиция искала не только водителя, но и машину, описанную случайной очевидицей, по марке и по цвету. Когда следователи каким-то образом вышли на след Межирова, которого все эти дни “опекал” Евтушенко, его машины не было в гараже. Нигде не было. Не была ли она спрятана или разобрана на части? Я задаю вопрос — я не утверждаю.
Бесспорно, от алкоголя, принятого на вечере в честь Высоцкого пусть даже в самом минимальном количестве, за пять дней не останется и следа. А там и пятидневный “шок” прекратился…
Писать стихи, даже воистину прекрасные, вероятно легче, чем помочь сбитому машиной человеку. Речь даже не о вине слегка подогретого спиртным и романтически-восхищённого снегопадом водителя. Речь о том, что погиб актёр и двое его детей остались сиротами не из-за “наезда”, а из-за трусости. “В Москве не будет больше снега, не будет снега никогда…”
Спасибо Петру Вегину, работавшему тогда в московской писательской организации и написавшему правду об этом позорном несчастье.
А способствовавший сокрытию этого преступления Евгений Евтушенко, лучший ученик Александра Межирова, впоследствии изложит своё понимание происшедшего в таких косноязычных стихах:
Да, такое может случиться с каждым. Но Е. Е. умолчал в своих стихах о том, что отвратительное и слабодушное поведение фронтовика, сбежавшего в Америку, было вскоре забыто, замолчано, без слов и всяческих судов прощено, скорее всего потому, что задавил не до смерти и оттащил в кусты несчастного актёра не кто-нибудь, а известный кумир либеральной Москвы, “свой человек” и для Любимова, и для всей театральной компашки, человек, о котором Евтушенко так закончил свой гимн на высокой ноте:
Конечно, такие стихи — умирают скоро (скорее всего на другой день после их сочинения)… Бронкс — это местечко в американском Портленде, где жил и умер Александр Межиров, о котором Евгений Александрович, надо отдать ему должное, помнил всегда. Достаточно сказать, что в 2006 году в России усилиями Евтушенко была издана с его предисловием книга Межирова “Артиллерия бьёт по своим”. И Ольга Мильмарк вспоминает, как Евтушенко кричал со сцены: “Сегодня счастливейший день в моей жизни: у меня в руках новая книга моего учителя — поэта Межирова”. Приезжая в Москву, Е. Е., если его приезды совпадали с какими-то юбилеями Межирова, обязательно выступал на этих вечерах. В последний раз это было в 2013 году, в год 90-летия поэта. В Большом зале Центрального Дома литераторов, вмещающем 500 человек, собралось около 30 слушателей. На сцене же сидело человек десять писателей, среди которых был поэт Владимир Мощенко, человек близкий Межирову. Вечер вёл Евтушенко. В зале сидел биллиардист и поэт Егор Митасов, бывший тоже приятелем Межирова, рядом с ним сидел мой сын Сергей. Владимир Мощенко во время своего выступления стал сетовать как, мол, мог Станислав Куняев, живший в одном доме с Межировым, ездивший с ним в Грузию, как мог написать такие несправедливые воспоминания о Межирове. Мой сын порывался было встать и что-то возразить оратору из зала, однако Егор Митасов взмолился и одёрнул Сергея — “мол, молчи, не подымай скандала!” Но когда вслед за Мощенко на трибуну вышел Евтушенко и чуть ли не закричал: — Я же помню, как Станислав Куняев пресмыкался перед Межировым! — Сергей не выдержал, освободился из объятий Митасова, встал и крикнул на весь зал: “Прекрати врать!” — Митасова как ветром сдуло, Сергей тоже вышел вслед за ним, сопровождаемый грозными взглядами всматривавшегося из-под ладони в пустой тёмный зал Евгения Александровича, который не знал, что уже в середине 80-х годов после дискуссии “Классика и мы” и переписки Виктора Астафьева с Натаном Эйдельманом я написал А. Межирову в своём последнем письме: “Вы за последние годы ничего не поняли и ничему не научились. Мне жаль моих книг, подаренных Вам. Я ошибся, говоря о том, что Вы любите русскую поэзию. Это не любовь, а скорее ревность или даже зависть. Не набивайтесь ко мне в учителя. Вы всегда в лучшем случае были лишь посредником и маркитантом, предлагающим свои услуги”. После этого письма наши отношения прекратились.