К предательству таинственная страсть...

* * *

Одновременно с Александром Межировым жил и писал стихи русский поэт Николай Тряпкин, происходивший из раскулаченной семьи, жившей в подмосковной деревне Лотошино. “Деревенщик”, “почвенник”, православный человек, исполнявший свои стихи, как молитвы, нараспев, поскольку с детства в результате душевной травмы он стал заикаться.

В начале 90-х годов Николай Тряпкин, для которого и “Новый Завет” и “Пятикнижие” были откровением свыше, написал, подражая древним иудейским пророкам, проклинавшим народ Израиля за его грехи, своё проклятье.

Проклятье

И воспылал гнев Господа на народ Его,
И возгнушался Он наследием Своим…

Псалтирь

“Израиль мой! Тебе уже не святы
Моих письмен горящие столбцы.
Да будешь ты испепелён стократы!
Да станут пылью все твои дворцы!” —

Так возгремел Господь из жаркой тучи —
И гневный дых пронёсся над страной:
“Израиль мой! С твоих железных крючьев
Мой лучший сын свалился чуть живой.

Да будут прахом все твои алмазы!
Да будет так во все твои века:
Броней твоей — короста от проказы,
Вином твоим — струя из-под быка!

И скольких ты ограбил и замучил!
И скольких ты оставил сиротой!
Израиль мой! Пади с Сионской кручи!
Я сам тебя столкну своей пятой”.

Александр Межиров, в то время уже собравшийся переехать вместе со всеми чадами и домочадцами в Новый Свет, прочитав тряпкинское “Проклятье”, вступил с крестьянским сыном в мировоззренческий спор, ответив ему небольшой поэмой “Позёмка” с посвящением “Николаю Тряпкину”. По сути, это было стихотворение прощания и с Россией, и с поэтом, которого Межиров ценил, но пророческие “антиперестроечные” стихи которого принять не мог.

Извини, что беспокою,
Не подумай, что корю.
Просто, Коля, я с тобою
напоследок говорю.
……………………………
Вот и вышло, что некстати
мне попался тот журнал,
где прочёл твоё проклятье
и поэта не узнал.

“Тот журнал”, в котором было напечатано “Проклятье”, назывался “Наш современник”. А почему не узнал? Да потому, что человеку, написавшему “Коммунисты, вперёд!”, примерявшему на себя самые разные обличья — солдата, лежащего в Синявинских болотах, циркового мотогонщика по вертикальной стене, книжного славянофила, прочитавшего Аксакова и Константина Леонтьева, такому многоликому творцу было невозможно понять цельную натуру русского крестьянского человека. И в чём же этот разноликий игрок мог обвинить поэта Николая Тряпкина? А вот в чём. Межиров вспомнил довоенную историю о том, что Андрей Платонов перед войной попал в застольную компанию поэтов, и когда один из них вдруг сказал:

Для затравки, для почина:
“Всё ж приятно, что меж нас
нет в застолье хоть сейчас
чужака и крещенина, —
тех, кто говорит крестом,
а глядишь — глядит пестом.”

Якобы в ответ на это заявление “антисемита и охотнорядца” Андрей Платонов —

К двери медленно пошёл.
А потом остановился.
И, помедлив у дверей,
медленно сказал коллегам:
“До свиданья. Я еврей”.
Воротить его хотели,
но истаял он в метели,
и не вышло ничего.
Сквозь погоду-непогоду
медленно ушёл к народу,
что не полон без него.

Может, так оно и было. Но ответ Межирова Тряпкину из двух поэм — “Позёмка” и “Бормотуха” жалок своей бытовой пошлостью, своим банальным осуждением мифических “охотнорядцев” и “лабазников” (“в Охотном оказалися ряду”, “И не “преображенец”, а “лабазник” салоны политесу обучал” и т. д.) Вся эта лексика словно бы взята Межировым напрокат у своего ученика Е. Евтушенко, который, как будто бы поддакивая Межирову и соревнуясь с учителем в газетной болтовне той эпохи, так напишет о стихах Тряпкина в антологии “Строфы века”: