Подскочила гестаповка. Мгновение — и туфля маркизы летит в лужу. Толкнув женщину в спину, гестаповка рвет из рук у нее вторую туфлю. Маркиза вскочила на ноги и, подняв на немку чуть исказившееся лицо, твердым голосом:
— Святая Мадонна, да ведь мы еще во Франции! Да, мы еще во Франции! Не забывайте этого!
Как сквозь туман я вижу, как Клоди быстро и ловко схватывает замахнувшуюся на маркизу руку немки и сильным ударом в лицо валит «черную Грету» наземь.
Потом? Потом — мы. Навалились. На растянувшуюся на скользких досках настила гестаповку навалилась тяжелой массой груда тел.
Отталкивая друг друга, мы рвемся в самую гущу! Одно желание — ударить! Крепко, сильно — ударить!
«Черная Грета» пытается подняться, встать на ноги. На мгновение мелькнула ее черная макушка, но мы вновь наваливаемся.
Повалили, поволокли с настила, и... в лужу. Бьем.
Кто-то меня пнул, и я откатилась, но снова поднялась на ноги и ринулась в кучу.
Еще два раза немка пыталась подняться, но мы ее снова валили в лужу.
Часовой коротко засвистел.
Испугался — испустит дух, расплачиваться придется.
Разбежались по камерам...
Сгрудились у окон... ждем. Поднимется, пойдет мимо.
Горят в возбуждении глаза, пылают щеки, задыхаясь, перебивая друг друга, рассказываем, кто и как ввязался, кто и по какому месту бил, кто первый поволок в лужу...
— В ноги ей поклониться часовому... убили б, если бы не солдат...
Это говорит маркиза.
— Тише!
— Идет!
Припадая на одну ногу, глядя в землю, немка тащится, придерживаясь одной рукой за колючую проволоку. Она идет в комендатуру.
На окровавленном лице поблескивает темно-серая грязь, Это Мари-Луиз всё норовила ткнуть ее лицом в лужу. Волосы слиплись, «поломаны» кудри, уложенные парижским куафером. С кителя стекает жидкая грязь.
— На холст просится, — говорит Клоди. Душа художника!
— Вот и всё! — говорит маркиза.
В бараке тишина. Я вернулась на порог.
В камере молятся...
*
Старост в комендатуру! Иду вместо больной Сюзи.
— Кто затеял?
— Все.
— Что ж, тогда и наказание понесут все.
Допрашивают без обычного азарта, — на дворе ведь стоит июль года тысяча девятьсот сорок четвертого...
Чуть-чуть потомили голодом и изоляцией — и только...
Не до нас им.
*
Торопятся скорее и побольше угнать в Германию. Побольше французов вон из Франции, из Парижа.
Торопят. Открыт второй фронт, а французы открыли им свой, «третий».
Французы освобождают Францию. Свободные стрелки и партизаны выгнали их из Гренобля, уже освободили Верхнюю Савойю, Верхнюю Вьенну. Вся страна охвачена боями.
...Бушует Париж! Свободные стрелки и партизаны вступают с фашистами в открытые бои. Парижане вооружаются и вступают в ряды Патриотической милиции. 14 июля, в день национального праздника взятия Бастилии, парижане прошли по городу с развернутыми трехцветными знаменами...
Вести проникают к нам за колючую проволоку.
Как попадают к нам в эти дни вести? Неизвестно: транспорт не работает, почта — тоже, передач не приносят, — город на осадном положении. Мы отрезаны от мира, но, очевидно, не забыты. Кто-то заботливо держит нас в курсе, не покидает нас.
Бастуют рабочие военных заводов, железнодорожники, бастует транспорт в Париже...
Вся Франция — фронт... Как во сне...
Не угонят! Нас не угонят, они не успеют!
Исчезла немка, — крысы начинают покидать корабль...
Угнали гарнизон. В лагерь нагнали какой-то разноплеменный военный сброд — сателлиты, ренегаты всех мастей, — обреченные...
Париж восстал... Французы освобождают Париж.
Союзники приближаются к столице...
*
Гитлеровцы эвакуируют свои учреждения!
Гестапо покинуло Париж!..
Зондерфюрер на месте...
Нас уничтожат. Говорят, нас уничтожат.
Пусть... Черт их побери...
Может быть, это будет сегодня. А может быть, завтра...
Надо мне держаться «молодцом», как говорил Луи, — сегодня, как раньше, нет, сегодня лучше, чем всегда...
*
Меня увозят. Куда? Неизвестно. Может быть... как Рауля?.. Может быть. Не знаю. Ничего не знаю.
Наше прощание.
Мадо. Наши последние часы...
Мысли... Тяжелые и неумолимые, как двери тюрьмы.
*
Черная машина прорезала туман, мчится на бешеной скорости,
— Vorwarts! — Вперед!
Поворот — и машину встречает пулеметный огонь, и приказ застрял в горле офицера. Машина дернулась, метнулась вправо-влево — понеслась! А потом?.. Что было потом?.. Когда на какое-то мгновение вернулось ко мне сознание, я лежала, прижавшись лбом к траве, и видела, как муравьи карабкаются по травинкам, и вдыхала запах горного воздуха, и земля была теплая, и мне хотелось уснуть, но в ушах звучал звон колоколов, и мне слышались радостные крики парижской толпы, и ничто на свете не могло заглушить звона колоколов Парижа, и, внезапно охваченная радостью, я поползла, но острая боль в спине снова бросила меня в небытие.