Жано пожал плечами.
— Ну, чего ты смотришь так? Делать-то что будешь?
— Странные у тебя вопросы.
— Просвещать рабочих? Да?
— Рабочие еще нас с тобой научат, не беспокойся.
— Не сердись, пожалуйста. Уж и спросить нельзя.
— Вместо Верлена и разных там «Архитектур Парижа» почитала бы лучше «Тихий Дон». Может, не стала бы тогда спрашивать, что делать.
— По-твоему выходит — появился «Тихий Дон», так Верлена побоку?
— Я этого не говорил.
— Ну, так думаешь...
Свернули в наш тупичок. Прошли мимо «Отеля Веронезе» до конца улицы, потом обратно, до авеню Гобелен, и опять, и опять.
Мне не хотелось домой. На столе меня ожидала здоровенная пачка конвертов.
Мы подошли к отелю и остановились у подъезда.
— Марина, плюнь ты сегодня на эти дурацкие конверты.
— Что ты, Жано! Нельзя. У меня их там чертова уйма набралась. Но сегодня последние. Всё. Буду химию готовить.
— Хочешь, помогу?
— Что? Химию?
— Конверты.
— Еще не хватало!
— Я серьезно.
— И я серьезно.
Жано легонько отстранил меня от двери и нажал кнопку. Дверь, коротко звякнув, приоткрылась. Жано шагнул в вестибюль и, не оглядываясь, пошел мимо стеклянной двери месье Дюма к лестнице. Это произошло так стремительно, что я не успела ни остановить его, ни вернуть.
Я тихонько взяла с доски ключ и, когда вышла в вестибюль, Жано стоял уже на площадке второго этажа, свесившись через перила, и победоносно смотрел на меня.
— Давай наперегонки, хочешь? — предложил он, идя мне навстречу.
— Тсс... ну тебя, там Дюма, — ответила я шепотом, но тут же бросилась бежать, он тоже.
Когда мы ввалились в комнату, я упала в кресло и долго не могла отдышаться.
Жано подошел к окну, заглянул в глубокий колодец двора.
— Тьма, как в аду, — сказал он, не оборачиваясь.
Я не ответила и сама почувствовала в этом своем молчании какую-то странную тревогу. В комнате было темно. «Надо зажечь лампу», — подумала я, но не двинулась с места. У меня горело лицо. Я приложила к щекам ладони. Ладони были холодные. Ощущение прохлады было приятно.
Жано всё стоял у окна. Я опять подумала: «Надо бы свет...» И опять не двигалась с места. Почему-то боялась двинуться.
Жано притянул стул близко к моему креслу и сел верхом, уткнувшись подбородком в спинку. Уставился на меня.
Мы долго молчали. Это было трудно, почти невыносимо...
— Да не молчи же! — крикнула наконец я. — Поговори со мной хоть на твоем марсельском диалекте. У вас ведь все конечные «е» произносятся, да?
— Совершенно точно. Вот так, — заговорил Жано испугавшим меня хриплым и каким-то сдавленным голосом: — Жэме юне жэне фийе рюссе. Иа лиюблию одну рюсский диевотшка, — повторил он по-русски с напевностью исконного марсельца.
Я опешила:
— Не валяй дурака. Я с тобой серьезно, а ты...
— И я серьезно. Я очень серьезно, Марина. — Он так на меня посмотрел, что я совсем растерялась.
— Пожалуйста, никогда так на меня не смотри. И... никогда не говори со мной так.
— Как?..
— Расскажи мне лучше что-нибудь про Марсель, чтобы я могла думать о нем ночью, когда буду работать.
— Я тебе расскажу про Париж.
— Париж я знаю. Это самый чудесный город на свете, не считая моего. Про Марсель расскажи.
— Мы поедем в Марсель вместе, и я тебе всё там покажу.
— Спасибо, но сейчас расскажи хоть немножко, чтобы мне хватило на ночь.
— Но что же тебе рассказать? Что-нибудь романтическое?
— Да, пожалуйста. У меня дурной вкус, я ведь читаю Верлена.
— Ладно, сейчас расскажу.
Жано взял мою руку и зажал в своей.
— Марина, я давно хотел... Мне ужасно хотелось взять тебя за руки и сказать... всё сказать. Но я не решался. — Мне показалось, что у Жано дрогнул голос. — Марина, понимаешь... никогда прежде со мной этого не бывало.
Вдруг Жано порывисто встал, нагнулся ко мне и поцеловал в губы.
Сердце у меня ухнуло и пошло рывками. На мгновение я почувствовала его влажные теплые губы, и на какую-то долю секунды всё исчезло. Это было как короткий обморок.
Я ударила Жано по лицу. Он выпрямился. В его лице проступило что-то беспомощно-растерянное.
Прошло несколько мучительно долгих мгновений.
— Прости меня, — сказала я.
— Ты поступила правильно.
— Нет, ты меня, пожалуйста, прости. Но это так нехорошо получилось... Понимаешь... отель... Я не хотела сделать тебе больно. Тебе больно?
— Ты поступила совершенно правильно, — повторил Жано. — Я ничуть не сержусь. — Он снова отошел к окну и прислонился спиной к оконной решетке.
— Обидно, что у нас так получилось.
— А ты никогда ни о чем не жалей, мой урсон, миедвиежонок.
— Повтори.
— Миедвиежонок.