Читаю с жадностью. Будто желая наверстать упущенное. А время давно перевалило на вторую половину дня. Спускаюсь по чугунной лестнице в столовую, сажусь за столик и выпиваю стакан сладкого чая с толстым лакированным бубликом. Возвращаюсь в читальный зал, где за столиками уже сидят читатели, и мне делается неловко за мой «комфорт», созданный дедом Трофимом, смущенная, я собираю свое хозяйство и сажусь за другой столик.
Сегодня в библиотеке на лестнице мне вновь встретился тот же мужчина. Он остановился, чтобы пропустить меня. Почему-то улыбнулся. Я заметила, как он окинул меня взглядом. Поднялся вслед за мной в читальный зал и занял столик у окна. Вышли с ним почти вместе.
Приходит каждый вечер.
Чуточку нескладный. Не красив в общепринятом смысле слова, но такие грубоватые мужественные лица с неправильными чертами привлекают женщин.
В Никольском соборе зажжены люстры. Девушка — ни дать ни взять сошедшая с холста Крамского «Неизвестная»! — ведет экскурсию: «...XVII век... Новгородское письмо...» Подождала, когда кончит. Остались одни, заговорили. Вышли вместе. Вам куда? Я сказала: все равно. Тогда проводите меня. Она идет в Управление культуры. Училась она где? На искусствоведческом факультете Академии художеств. В Питере. Родина? Ленинградка. Деды и прадеды. Исконные. Где училась я? В Москве ли? Нет. В Париже. И самой странно, что мне так легко и доверительно с ней.
Работаю в областной библиотеке. Переписываю старые формуляры, складываю их в алфавитном порядке в новые каталожные ящички.
Начальник управления сказал: если Москва им разрешит иностранный отдел, — фонды у них богатейшие, целые библиотеки из помещичьих усадеб! — то управление будет хлопотать о «штатных единицах», и тогда меня оставят работать в областной постоянно.
Пришел вдруг в областную библиотеку тот мужчина, что в горкомовской встречался. Спиной почувствовала: кто-то вошел в читальный зал, оглянулась, он. Встретились глазами, кивнул, как вроде бы мы с ним знакомы, пошел меж рядов столиков. В руках коричневая папка с белыми завязочками и тяжелая подшивка газет. Около моего столика — крайнего в проходе — остановился, поглядел вокруг: занял столик на один ряд впереди от меня. Положил на стол папку, подшивку — пожелтевшие от времени «Известия». Откинулся устало к спинке стула.
Приходит часто. Нас отделяет узкая дорожка.
Мне видна его щека, чисто выбритый затылок, зачесанные назад темные с сильной проседью волосы, прямые широкие плечи. Вижу каждое его движение. А в черном окне, нет-нет и встречаемся глазами. Как в зеркале.
Болит душа. Годы идут, уходят силы. Нет уже и следа того жизненного запала, что прежде то радовал, то сердил Вадима. Живу, чего-то жду. Чего? А молодость уходит...
Формуляров остается почти ничего. Тяну — растягиваю. Вечерами не работаю. Все равно не ухожу из библиотеки. Мне хорошо здесь. Читаю. Много? разного, интересного. Как никогда еще. А он приходит. Каждый вечер приходит. Точен, как часы. Здоровается. Кивком, или улыбкой, или глазами. Вчера вышли вместе. Говорили. Так, ни о чем.
Вышла на лестничную площадку библиотеки посидеть на подоконнике. Подумать.
В стеклянную дверь читального зала мне видно, как он склонился над газетным листом. Что-то записал, положил ручку и опять над газетой. Откинулся к спинке стула. Оглянулся на мой столик и встал. Идет. Мои нервы напряжены так, как если бы...
Ходит по площадке: взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед. Остановился. Закуривая, щурит на меня глаза. Какие у него темные глаза. Почему я раньше думала, что они серые? Они совсем темные.
Отчего я молчалива? Отчего... всегда тороплюсь уходить?
Он улыбнулся. Ровные белые зубы. Слегка наклонившись, ходит: взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед. Потом мы сидим на розовом мраморе подоконника.
— Что будет, если все люди, которые знают, что хорошо и что плохо, будут поступать плохо, потому что повиноваться удобнее, чем отстаивать хорошее? — говорит он.
— Остается еще выяснить, что хорошо и что плохо, — говорю я.
Хмурит лоб.
— Остается лишь, покачав головой, обдумать ответ, — и он прикасается к моей руке. Прикасается чуть-чуть, слегка, но я чувствую пожатие его теплых пальцев, и по телу пробегает дрожь, и неодолимое желание рвануться в сторону.
Непостижимо.