— А с Костровым не так? — спросила я.
— И с Костровым.
— Познакомь.
— С Костровым?
— Да. Почему ты удивляешься?
— А знаешь, ему сколько? Двадцать девять!
— Ну и что? С Жано ведь подружился.
— Если тебе хочется, пожалуйста, — сказала Тася. — В Вадиме Андреевиче что-то есть от этих советских инженеров. Хоть разные они, а в чем-то очень одинаковые.
— Вот и интересно.
— Ну ладно, Костров — за мной, а теперь спи, — сказала Тася. Она соскочила с кровати и взяла свой портфель.
— Подожди. А что они строят, эти инженеры?
— Метро будут строить. В Москве. Андрей сказал.
— Кто это — Андрей?
— Главный у них. Постой, Маринка, ты сдавала сегодня?
— Сдала.
— Ну, видишь. Всё пойдет хорошо. Спи.
Глава седьмая
Теперь мы с Тасей встречались только поздно ночью. Целыми днями и вечерами она пропадала с советскими инженерами. Пропускала лекции, не готовилась к экзаменам. Возвращаясь ночью, заглядывала ко мне.
— Маринка, хорошо, что ты не спишь!
— Где были сегодня?
— В Версале.
— Понравилось?
— Андрей говорит, до сих пор никто еще не отважился повторить Версаль.
— Еще бы!
— Андрей считает, что Мансар неповторим...
— На то — француз! — не дала я ей досказать.
Тася улыбнулась. В другой бы раз обязательно стала со мной спорить. Но сейчас она была переполнена другим.
— Андрей говорит, в Париже каждый камень умно положен.
— А другие что говорят? Другие — ничего не говорят?
Тася покраснела.
— Хорошо мне с ними, Маринка! Будто каждое утро в Россию ухожу.
— А вечером во Францию возвращаешься? — подхватила я.
— Да, — сказала Тася, — на улицу Веронезе...
Я отлично понимала Тасино волнение. Я не хотела этого, но каким-то краешком оно трогало и меня.
У меня ничего не изменилось. Только теперь уже по-настоящему пришла весна, и было тепло, и на деревьях появились маленькие листочки, и лужайки в Люксембургском саду ярко зазеленели. И забурлил по-весеннему Латинский квартал. Близились экзамены. Дни мои были трудные, напряженные. Но, когда они кончались, я сразу же про них забывала, будто их и не было вовсе. Одни вечера: нарядный бульвар Сен-Мишель — наш студенческий Бульмиш, «Кафе де ля Сорбонн», где меня ожидали мои друзья Рене и Жозефин, Франсуаз и Луи и неизменный Жано. Мы пили кофе и ели теплые промасленные круасаны, потом шли в Люксембургский сад или бродили по Бульмишу до площади Обсерватории и обратно до площади Сен-Мишель; или переходили мост и шли на набережную Сены, за собором Нотр-Дам. Потом наши аристократы Луи и Франсуаз, подчиняясь домашнему распорядку — быть дома к определенному часу — отправлялись в свой фешенебельный район Этуаль, где жили оба, а мы вчетвером отправлялись чаще всего в библиотеку Сент-Женевьев, где у Жано всегда находилось какое-нибудь неотложное дело: то статью написать в студенческую газету, то листовку составить или приготовить доклад.
А мы с Рене и Жозефин набирали кучу разной литературы и просто читали. В эти вечерние часы Сент-Женевьев казалась мне удивительно уютной и приветливой в отличие от тех дней, когда я мучилась здесь над проклятыми формулами.
Я читала историю архитектуры Парижа, и последний роман Дюамеля, и стихи Вийона, и Верлена. В эти вечерние часы стены Сент-Женевьев исчезали для меня и вновь возвращались, только когда, скользнув тихо по столу, подскакивала ко мне записка Жано: «Кончай свой омлет!» И тогда мы выходили на угрюмую площадь Пантеон, немножко осоловелые. Первые несколько минут шли молча, всё равно куда. Вечера были теплые, и мы просто бродили по милым сердцу улочкам Латинского квартала.
Мы поднимались по крутой улице Кардинала Лемуана, шли до площади Контрэскарп, круглой, с развесистыми деревьями, очаровательной и несуразной, где старинные облупленные дома с резными деревянными ставнями стоят как попало, одни выдвигаются вперед, другие отступают назад. Потом сворачивали на улицу Муфтар, узкую и темную, в эти часы совсем пустынную. Днем здесь не протолкнуться, потому что лотки с грудами рыбы, птицы, овощей и фруктов выезжают почти на середину мостовой, и лоточники орут, зазывая покупательниц, и каждый старается перекричать соседа, потому что покупательниц на всех лоточников не хватает: денег ведь у муфтарских хозяек только-только, от получки до получки.
Гул над улицей Муфтар не смолкает до конца дня. В воздухе носится вонь от рыбы, угар от картошки, которая жарится тут же на улице в огромных жаровнях. Кулечек картошки за пятьдесят сантимов и бутылка дешевого красного пинара — обед муфтарского труженика.