— Ну, иди сюда, иди, — позвал месье Дюма. Я остановилась на пороге. — Сюда, поближе, — сказал он сердито и опустился в круглое кресло за письменным столом. Упитанный, широкоплечий, с тугим животом и розовыми, тяжело обвисшими щеками, он сидел, сцепив на столе пальцы, и молча смотрел на меня.
Это было тягостно. Я стояла перед ним, крепко стиснув в руке ключ, прижав к груди набитый портфель и кулек с ужином, и ждала. А месье Дюма молчал.
— Что там у Таси стряслось? Провалила экзамены? — спросил он наконец тихо, по-прежнему не сводя с меня глаз.
Я не ответила.
— Транжирите свое время, потом расплачиваетесь. Молчишь? Твои-то как дела?
— Сдала биологию... и физическую химию.
— Гм. Химию. Это хорошо, — сказал он подобревшим голосом.
— Нет, месье Дюма, не всю еще, — заторопилась я, — еще органическую надо. Самую трудную.
— Гм... орга-ни-ческая... трудная она, говоришь?
— Очень. Ужасно трудная!
— Та-ак. Ну, иди, учи ее, эту орга-ни-ическую.
— Покойной ночи, месье Дюма.
— Покойной ночи.
Притворяя дверь, я обернулась. Месье Дюма сидел всё так же, сцепив на столе пальцы. Он смотрел мне вслед.
Было воскресенье. Я проснулась рано и, наскоро проглотив тартинку с паштетом, собралась в библиотеку, когда услышала, что Роже, наш коридорный, постучал в Тасины двери:
— Мадемуазель, к телефону...
Звонил Андрей. Только что вернулся из Америки. Тася понеслась в торгпредство.
Потом Тася стала собирать свои документы, и они с Андреем отправились на улицу Гренель, в советское консульство. Там Тасе дали листки с напечатанными вопросами, и на каждый вопрос надо было написать ответ, а кроме ответов надо было еще написать Тасину биографию, и мы с Тасей долго сидели и думали, как ее писать.
Пришел Андрей.
— Здравствуйте. Он протянул мне руку. — Андрей.
— Здравствуйте, — ответила я, несколько смущенная.
Тася поставила чайник на спиртовку.
— Маринка, неси свою чашку. И вилку захвати, и тарелочки.
— Вот это разговор, — обрадовался Андрей. — И рюмки несите. Будем ужинать. — Он достал из портфеля бутылку шери-бренди и фруктовый пирог.
Я стояла, прислонясь спиной к стене, и смотрела на Андрея, с непонятным волнением вслушиваясь в его речь. Московская, непривычная. Когда он замолкал, я нетерпеливо ждала, когда он заговорит опять. И не хотела я, чтобы мне нравилась его речь, но это было сильнее меня.
— Ну что ж, выпьем! — сказал Андрей. Он вынул из кармана складной ножик, ногтем подцепил штопор, не спеша вытащил пробку, налил нам с Тасей и себе.
— Через неделю уже этот липкий квас пить не буду.
— А что будете? — спросила я.
— Водку, Марина.
Тася бросила на Андрея взгляд — нежный, тревожный.
— Ничего, ничего, Тасюша. Пока ты тут будешь с экзаменами разделываться, в Москве и документы оформят, — сказал Андрей. — Недели пробегут — и не заметишь. Да, кстати, биографию написала?
— Да вот, — Тася взяла с камина густо исписанные листки. — Посмотри, пожалуйста.
Андрей положил их на стол и стал читать.
Мы с Тасей стали перед столом, как на экзамене, и с волнением следили за Андреем: что он скажет? Мы старались ничего не забыть — и улицу, где Тася жила в детстве, и на какой улице была гимназия, и как училась — всё, всё. Пробежав глазами две-три странички, Андрей хмыкнул:
— Дай-ка бумагу, Тасюша!
Андрей вынул ручку с минуту подумал и, придвинувшись к столу, написал всю Тасину жизнь на одной страничке.
— А почему вам нельзя ехать вместе? — спросила я.
— Как ты не понимаешь? — вскинулась Тася. — Нужно же подданство! Советское гражданство! — поправилась она.
— Кстати, девочки, паспорта-то ваши румынские не перерегистрированные — теперь уже не паспорта, — сказал Андрей. — Повисли вы между небом и землей. Бесподданные. Вы знаете, что такое «бесподданный»? Это штука страшная.
— Во Франции это не считается, — сказала я упрямо. — Даже замуж можно. Французы не будут биографию у человека спрашивать. Верно, Тася?
Я повернулась к Тасе и увидела суровые, запрещающие глаза.
— Замолчи, Маринка! Замолчи, говорю! — Тася вся залилась краской.
Но я закусила удила:
— А то нет? Никогда в жизни мне не пришлось бы писать биографию по требованию французов!
— Почему? — спросил Андрей спокойно, и это спокойствие меня особенно обидело.
— Потому что это унизительно!
— Гм... Унизительно, говорите... во Франции не требуют... То-то нечисти всякой слетелось сюда!
Тася молча покусывала губы. Мне было досадно, что я испортила Тасе и Андрею их праздник. Мне было стыдно.