Впрочем, не жалуюсь. Не жадная, значит. Неизбалованная почему-то. Что ж, премию ей. Премию ей в зубы -- и вперед, за учебу. Сам учить стану. Секс веселый, секс нахальный… Вовремя повстречался ей Котяра, зверь ночной, вовремя вправил зигзаги. Ей не доведется преодолевать стыд: я помогу, я умею, я сделаю все красиво. Раскрыв рот, в дом войдет. Войдет она в мой дом не шлюшкой, а дамой. С детской надеждой на замужество, на личную жизнь. Стараться будет. Потом поймет.
Она, поверив, заскулила,
Она все это проверяла,
Она мечтать про мир любила,
Но выше клетки не летала.
О прутья билась безнадежно,
Уже не веря, повторяла:
Я упорхну, не так уж сложно,
Она из мягкого металла!
Но потом и другое она поймет: выгоду свою. Век ей меня благодарить!
Я дарую избранницам ласку, приют и доходное, нескучное занятие. Несите людям радость, а козлам – романтику. Внушайте козлам, что они львы!
Работа не для брезгливых, но получше иных. И диплома не требует. Индивидуальный подход: собеседование, конкурс, зачеты. Затем -- вдохновенный труд, творческий рост, поиск новых путей. Совершенству нет предела. Место престижное, кандидатур хватает. Кандидатуры осторожничают, кругами ходят, не смеют или цену набивают, -- зря. Я не спешу, куда спешить. Крутится волчок, трудится счетчик, растет вступительный взнос.
Далеко не каждая годится в примы, большинство отсевается в массовку. Но Диана не случайно попала в мои когти. Судьба свела. Шутя ликбез завершит и высшую школу отмахает.
И все-таки: какой волной прибило ее к нам?
Утро. В небе серебряный гул. Во мне серебряный сон. Во сне я вижу: мы нужны друг другу. Быть нам вместе для чего-то, о чем мне еще не сообщили.
Хорошо, что встретились, не разминулись. Скоро она свыкнется с мыслью, примирится с необходимостью. Все будет хорошо. Приучайся к роскоши, малыш!
Но я не хочу! -- говорит она, сообразив, наконец, к чему ее готовят. Я не этого хотела! -- ссора. -- Тогда уходи, -- говорю. -- Любовь должна быть свободной. -- Ты оскорбил меня! -- Тогда оставайся.
Она осталась. Она уже не уйдет. "Мы нужны друг другу" -- скотская какая-то фраза. Утренняя, блеклая. Произносится будничной скороговоркой. Нужен, нужна, нужны… нужники сплошные. Скотская фраза, не кошачья. По-кошачьи мы заговорим ночью.
Устрою я шоу тебе живьем
Загадочней, чем "Твин Пикс".
Я пересплю с твоим кобелем,
Потом мы станцуем твист.
Потом будет танго и снова твист,
Потом распахну окно
И брошусь, веселая, камнем вниз
На самое-самое дно.
Очень скучный день. Жить без тебя не могу.
Ну и что? Не можешь -- не живи. Никто не заставляет.
Очень бодрый вечер. Дым коромыслом. Тебя любят. Ты счастлива. Я рад.
У меня опасное настроение. Опасное предчувствие. Опасная штука -- пред-чувствие. Дымит и шкварчит невидимым фитилем.
Ночь. Луна. Погасли звезды.
Вместе так вместе. Будь что будет. Все будет хорошо. Все еще будет. Вырасту – космонавтом стану. Зачат хорошими людьми, рожден в хорошей стране, обучен всему хорошему. Вырасту большой, поцелую ракету, умчу на луну. Там спою свою песню. Там выращу сад. Из ребра создам женщину. Чтобы плоть от плоти.
– - Ты спишь?
Ты спишь! Правильно, переспали -- поспали. В роскошной розовой комнате с мраморными стенами, откуда просто так не выйдешь. Соприкасаясь… сросшись сновидениям.
…Тяжелый лиловый занавес, и ни вздоха, ни чиха в зале: безмолвие, пустые ряды кресел. Этот спектакль не нуждается в афишах, -- понимаю я, -- это закрытый спектакль. Долго не смолкает третий, последний звонок. Медленно движется занавес; взгляду открывается ночь. Звучит серебряный гонг. Зарница вспорола тьму. На поляне, на тропе столкнулись две тени. Пляшет охотник, нож в руке; дикая кошка-жизнь когтистым комом летит навстречу.
(Сон зацепил, вовлек, удавом влез в память, -- обнимает, стискивает, нашептывает. Что сидишь сиднем? присоединяйся! Давным-давно написана пьеса; имя драматурга утеряно; актеры… а кто они, актеры? чьи души примеряют?)
Горная тропа, рыжий рассвет под зеленым небом. Кровь на ступенях храма -- память о ночном происшествии. Рана под левой ключицей глубока и кровоточит, и еще не успела остыть моя сегодняшняя жертва: убитый в схватке зверь. Вверх, к алтарю!
Сияние встает над востоком. В блеске выныривающего солнца рождается видение: висячий сад, плывущий в лазури, там, где нет ничего, -- в вышине, над горой, в облаках. Я успеваю заметить, как пробует лапой небесную твердь дикая кошка, как, замерев, недоверчиво вслушивается она в шелест сада, а затем ослепительная колесница восхода разворачивается в мою сторону, мираж исчезает -- и только тогда я понимаю, что это не мираж.
(Сон, как и жизнь, -- забава богов. Я им не верю и не верю в них: какие боги в нынешнее время? -- Твоя правда! никакие! О времена, о боги! -- вздыхает драматург).
Вот я ей все это и рассказала. А то не надо было? Чтоб пацанку без ее ведома подстилкой сделали? Котяра -- он такой. Почешет -- забудет.
Она улыбаться перестала. Жаль, говорит, что у котов рога не растут.
Дошло до меня. Хохочу. На оленя он не похож, -- говорит Диана, -- но мы что-нибудь придумаем, правда?
Я падаю со смеху. Она вздыхает. Погадай мне на завтра, -- просит.
Я ладошку ее в руки взяла -- и смеяться сразу перестала.
А ей и горя мало. Шутит: я тыщу лет простояла бесчувственной, хочется хоть денек-другой пожить по-человечески. Пиши, говорит, телефон Артемчика. Через него на Котяру выйду, да и его самого заодно проверю: шевелится ли еще душа в теле.
Хотела ей крестик дать -- не взяла она крестик.
На следующее утро снова разбудил меня гад-телефон.
– - Вычислил! -- кричит в трубку Паштет. -- Знаешь, кто она?
– - Кто -- она?
– - Твоя вчерашняя?
– - А… нет, не знаю. И не интересуюсь. Бабки взял -- и все дела.
– - Ты телик смотришь?
– - Да ну его. И так дурак…
– - Не, да ты в натуре дурак. Как ты живешь? Откуда че знаешь? Там вчера тетку одну показывали… в музее историй…
– - Ну?
– - Понимаешь, она -- статуя…
Обкурился Пашка. Глюки лоб грызут. С ним бывает.
– - Ага, понимаю. Статуя она. Дальше.
– - Что -- дальше?
– - На хрена мне твоя статуя?
– - Так это ж она! Пропавшая!..
– - Слушай, я еще спал, а тут ты с музеями. Не шурши, дело говори.
– - Один в один она! -- кричит. -- Морда, фигура… Понимаешь, она ожила! Там охранник торчал, сейчас он в дурке сидит, говорит -- сам видел, как эта Артамонша с места тронулась, с пьедестала слезла -- и пошла, пошла…
– - Все, Паштет, больше ни слова! Чаша моя преполнилась. Щас сам тронусь и с пьедестала слезу. Ты о чем, вообще, говоришь? Ты хоть понимаешь, что несешь? Охранник в дурке, Артамонша пошла… У тебя все?
– - Не, -- вспоминает он, -- ее по-другому звали. По-гречески как-то. Артаманда… Артаминда…