Когда-то эта машина была полицейским автомобилем и прошла всего около десяти тысяч километров. В период дождей она застряла где-то на пути к Форт-Лами и простояла так примерно полгода, а термиты тем временем пожирали обивку и деревянные панели. Когда машина наконец сдвинулась с места, у нее сначала оторвалась дверь, а потом отвалилось колесо, и она дважды перевернулась. Эта рухлядь добиралась до Форт-Лами около года. И стоила она здесь дороже, чем в США, когда была совершенно новой.
В качестве компенсации за недостающие части я получил гаечный ключ, отвертку, а вместо запасного колеса… юношу-африканца.
Когда мы выезжали из города, я нанял еще одного парня. Он шел по улице с мотком проволоки через плечо. Оказалось, что у него есть кое-какое представление о кулинарном искусстве и он сможет взять на себя обязанности повара.
Оба моих помощника отлично ладили друг с другом. Правда, повар был христианского вероисповедания, что меня немного настораживало. Мой другой помощник был мусульманин и пять раз в день требовал, чтобы я остановил машину, так как ему было нужно вознести очередную молитву Аллаху.
Я же верил в Форда, и это был самый ненадежный святой. На первой же переправе мы свалились в реку, так как не работали ни тормоза, ни рулевое управление. Но нас благополучно вытащили из воды.
Во время путешествия оба моих помощника, сидевшие на заднем сиденье, ни единым словом не выражали своего неудовольствия, когда машину подбрасывало на ухабах или она попадала в глубокие рытвины, размытые тропическими ливнями. Зато куры, которых мы купили про запас, возмущенно кудахтали при каждом толчке.
Мои новые друзья восхищали меня своей стойкостью, выдержкой и способностью находить выход из самой сложной ситуации. Христианина я называл «Диманш» (Dimanche — по-французски воскресенье), так как больше всего на свете ему хотелось, чтобы каждый день недели был воскресеньем. Что же касается его настоящего имени, то я просто не мог его произнести, ибо оно состояло из одних гортанных звуков. Итак, он выполнял обязанности повара, или, вернее, шеф-повара, поскольку его товарищ, «Запасное колесо», тоже принимал участие в приготовлении пищи. Из Форт-Лами я выехал довольно поспешно и не стал тратить ни времени, ни денег на приобретение кастрюль и иной посуды. Но пока я возился с двигателем, мои помощники выпотрошили очень симпатичную светло-коричневую курицу, зажарили ее в консервной банке, грязную канистру в мгновение ока превратили в изысканно убранный стол и положили курицу на листок серой бумаги. Естественно, я ел руками. Один из моих помощников играл в это время роль официанта, а другой варил над костром кофе в консервной банке.
После обеда я улегся возле машины и, вытянув ноги, уснул сном младенца. Ведь сон — самое святое дело.
Все мое дальнейшее путешествие можно было разделить на две операции. Первую половину дня я вел машину, а вторую половину прикручивал проволокой ее отваливающиеся части. И тем не менее мы произвели весьма величественное впечатление, когда въехали в первую деревню, населенную масса. Еще никогда здесь не проезжал автомобиль и тем более не останавливался в их деревне. Ведь как-никак эта колымага все-таки была автомобилем, хотя на дороге, ведущей в Бонгор, можно увидеть машины и пошикарнее.
Наконец наш лишенный тормозов вездеход уперся в глиняную стену дома и, тяжело вздохнув, остановился. Мы вылезли из машины.
Ребята, пасшие скот, опрометью бросились домой. Девушки тоже разбежались в разные стороны. Они так смутились, что две из них упорно пытались протиснуться в одну и ту же узенькую дверь. Зато пожилая женщина, тащившая охапку хвороста, взглянула на нас предельно равнодушно, словно легковая машина была здесь самым заурядным видом транспорта. А древний старик, раскладывающий нечто вроде пасьянса из глиняных черепков, вообще не удостоил нас взглядом.
Тем не менее молодые люди смотрели на нас с нескрываемым любопытством. А один из них уже хотел было вступить с нами в переговоры, как вдруг на улице появился какой-то старик, и все моментально умолкли, потому что старик этот оказался вождем.
Нам был оказан удивительно радушный прием, и вождь даже не стал тратить даром времени на официальные приветствия. Он бросил кусок сухого коровьего навоза в заливающихся лаем псов, поднял руку и сказал:
— Банана!
— Банана! — ответили мы.
— Банана! — повторили все.
«Банана» означает «друг», и этим все сказано. Нередко это слово заменяет масса все другие приветствия, поэтому многие называют их «банана».
Тут же нас окружили около тридцати нагих масса. И те самые девушки, что убежали при нашем приближении, теперь протолкались вперед и с любопытством разглядывали нас.