Чтобы не терять даром времени, я решил осмотреть заднее колесо. Я снял его, а гайки незаметно спрятал.
— Что случилось? — удивленно спросил начальник полиции, вернувшись с эскортом.
— Я хотел осмотреть заднее колесо и в темноте потерял гайки.
Пока власти обсуждали сложившуюся обстановку, я отпраздновал свою маленькую победу, приготовив небольшой ужин, и принялся поглощать его при свете великолепного карманного фонаря.
Не успел я справиться с ужином, как вернулся мэр и пожелал мне приятного аппетита.
— Спасибо, — ответил я, — не хотите ли стакан красного вина?
Мэр не стал отказываться. После третьего стакана он вдруг заметил мой фонарь.
— Какой прекрасный фонарь, — восхитился мэр. — С таким фонарем даже слепой нашел бы эти проклятые гайки. Кстати, если вы захотите преподнести мне этот фонарь, мы не станем высылать вас в Камерун.
Когда я кончил ужинать, то действительно нашел гайки, запустил двигатель и поехал в южном направлении. А господин мэр весело зашагал домой. В руке он держал мой фонарь и слегка пошатывался.
К югу от Бонгора я наткнулся на группу мужчин из масса. В прошлом году здесь был издан правительственный декрет, который строжайшим образом запрещал кому бы то ни было ходить без штанов. Но, как видно, представители народа масса плевать хотели на этот декрет.
Однако и в этой далекой африканской стране не обошлось без нововведений: за фотографирование теперь взималась плата до двух крон.
— Зачем вам это понадобилось? — возмутился я. — Ведь здесь совсем не бывает туристов!
— Мсье, в прошлом году сюда приезжали американские кинооператоры! — ответили мне.
Я понял, что западная цивилизация проникла и в эти районы, и с грустью вспомнил о своих прежних встречах с масса.
Народ масса
— Ахо, ахо-хо, ахо, ахо-хо!
Казалось, будто звуки эти были проникнуты какой-то неземной экстатической силой и в то же время сливались в удивительно ритмичную мелодию, словно где-то в отдалении мягко стучал лодочный мотор.
Это было в 1952 году, когда я впервые прибыл в Судан. Я как раз собирался заменить колесо на своей машине, как вдруг внимание мое было привлечено этой странной песней. И удивительнее всего было то, что она звучала здесь, посреди безлюдной саванны, в самом сердце Судана.
Непонятные звуки все приближались и приближались, и скоро я заметил, что они несутся из огромного облака пыли, которое двигалось нам навстречу. Отсвечивающая желтизной дорога и облако вдруг слились воедино, и казалось, будто люди, ноющие эту изумительную песнь, не идут по земле, а плывут по воздуху.
Они передвигались плавно и быстро, и это было нечто среднее между танцем и бегом. В руках у них были двухметровые палки, которыми они размахивали в воздухе.
Когда они вплотную приблизились к машине, я решил, что благоразумнее всего будет залезть в кабину.
Это были мужчины, сложенные как настоящие атлеты; с каждого из них можно ваять статую Геркулеса. У них были такие могучие грудные мышцы, что издали казалось, будто это женщины. По их запыленным телам струился пот, оставляя темные влажные борозды. Все они были совершенно нагие, если не считать кожаного пояска с хвостиком сзади.
Что они поют? Призыв ли это к борьбе не на жизнь, а на смерть или песнь мира?
Никто из них не удостоил меня даже взглядом. Они неуклонно двигались вперед, словно солдаты на учениях, но походка Их не имела ничего общего с солдатским шагом. И без единой паузы они пели свою монотонную, как стук мотора, песнь, ни разу не сбиваясь с этого удивительного, непостижимого ритма.
Это была моя первая встреча с мужчинами масса!
Зеркальная гладь реки Логоне подернулась золотой пленкой. Зеленые и голубые тона исчезли, зато прибрежный камыш вдруг вспыхнул всеми оттенками желтого цвета, оттеняя черные силуэты вывороченных древесных корней. А еще через несколько минут наступила тропическая ночь с темно-фиолетовым небом, сверкающими звездами и светляками, прорезающими тьму, словно снопы искр.
Я лежал в реке, погрузившись в воду по самые уши. Ногой я держался за корягу, и прохладный поток мягко ласкал и массировал мое измученное зноем тело.