Выяснил. Звонила та единственная завуч школы, с которой у молодого учителя сложились теплые отношения. И судя по голосу начальницы, даже если бы вьюноша не услышал звонка, то за ним все равно бы прислали группу захвата и вытащили бы из кровати. Какое-то время из трубки лились исключительно эмоции и междометия. И только пару минут спустя, короткая дыхательная гимнастика позволила завучу собраться и все-таки объяснить, в чем дело. А дело было в том, что у Оленьки Залевской сегодня была последняя попытка пересдать историю.
И в этом крылась проблема. Оленька была замечательной девочкой, но, скажем мягко, не очень быстрой в плане мышления. А еще – не очень сообразительной. И ко всему прочему, странноватой. Леша же, второй школьный историк, аккурат к концу учебного года впал во грех гнева. И его тоже можно было понять. Он с Залевской мучился три года, а ведь пределы есть даже у самого двужильного терпения.
И надо было так звездам сойтись, что тем проклятым утром, Леша столкнулся с Оленькой прямо в самом начале дня. Столкнулся, перекинулся парой слов, а потом влетел к завучу, и в ультимативной форме заявил, что его могут пытать, но тройки юной красавице на халяву не видать.
Дальше, завуч обрисовала перспективы. Двойка за пересдачу означает аналогичную оценку в году. Следовательно, Оленька не получит человеческий аттестат и не сможет поступить в Вуз. Логическую цепочку замыкала следующая картина.
Оленькины родители, обладающие заметными должностями в городской администрации, в лучшем случае закрывают школу и раздают всему коллективу волчьи билеты. В худшем, – перетряхивают свою старую телефонную книгу, открывают залитые бурыми пятнами страницы из 90-х годов, и присылают в школу соскучившихся по легкой крови бандитов.
– Поставят нас всех к стенке, причем сразу раком! – Визуализировала перспективы обычно интеллигентная завуч. – Спасай, вытяни Олю на тройку! –
(Вьюноша, как штатный историк, имел право прийти на экзамен и повлиять на итоговую оценку)
И так страстно подытожила она свою речь. И такими неподдельными эмоциями вибрировал ее голос, что внезапно вьюноша в анонсированные ужасы уверовал. Он, конечно, покряхтел немного и пожелал жестокой Вселенной Оленьку в вечные ученики. Но все это скорее для порядка. На деле же, молодой историк уже натягивал штаны и собирался в школу.
Утро – время надежд. По мере приближения к школе, настроение молодого историка постепенно улучшалось. Черный кофе окрасил мир в непоследовательно розовые цвета. Петербургская погода проявила несвойственное для нее участие, и даровала ясный теплый денек. Птички там всякие щебетали. Да и разговор старшеклассниц, виртуозно подслушанный вьюношей в коридоре школы, внушал оптимизм. Оленькин дружный класс собрал ударные силы отличниц, которые также не пожалели своего выходного, и приехали в школу во имя добра и справедливости. В коридоре вовсю шла бескомпромиссная подготовка Залевской к финальной битве. И та вроде как слушала, поддакивала, и, кажется даже что-то путное сказала по теме.
Ну а когда Залевская потянула вопрос «революция 1917 года», вьюноша и вовсе расслабился. Потому как ровно эту тему девочки и обсуждали каких-то пять минут назад. Дело было в шляпе – сдаст. Эх…, вьюноша еще так мало знал об этом мире…
Когда пришел ее черед, Оленька проследовала к учительскому столу совершенно спокойно. Она невозмутимо устроилась напротив комиссии, и уставилась на экзаменаторов своими огромными, чистыми глазами. Лицо у нее было умиротворенное, словно у далай-ламы перед нирваной. На губах блуждала легкая, еле заметная улыбка.
– Ну, начинайте… – подбодрил ее вьюноша.
На самом деле, Оленькиному ответу можно было бы посвятить отдельную книгу. Жанр ее был бы, скорее всего – психологический триллер. Хотя, с тем же успехом, могла получиться и комедия. А то и вовсе – полноценная драма абсурда.
Оленька молчала. Не как партизан, – с ненавистью буравящий взглядом своих мучителей. Не как, жертва, опустившая глаза в пол, из последних сил сдерживающая горькие слезы. С ее лица на протяжении всего ответа не сходила умиротворенная улыбка. Она не опускала глаза, только попеременно переводила взгляд с Леши на вьюношу и обратно. Большие такие, пустые глаза. И молчала…
Историки пробовали разное. Они уговаривали, доказывали и молили, угрожали и объясняли. Они кричали или надолго затихали в пароксизме бессилия. Они играли в хорошего и плохого полицейских. В дело было пущено все. И все напрасно. Оленька молчала.
«Ответ» длился уже минут семнадцать, когда Леша не выдержал, и на ходу выдергивая из себя волосы, выбежал из кабинета. Вьюноша сверился со своей совестью. Пообещал ей проставиться, после чего молча нарисовал на экзаменационном бланке «тройку», и отнес ее завучу.