А вместо племянника Иолая в палатке торчит Владыка Мертвых, в плечо которого Геракл Непобедимый не так давно всадил отравленную стрелу. И лицо у Владыки ничего хорошего не предвещает.
– Выпей, – говорит враг всего живого и протягивает донельзя подозрительную чашу с черноватой жидкостью.
А ведь выпил. Будь в чаше яд – Танату привелось бы свести счеты с Алкидом через секунду.
Но у меня начала появляться нехорошая черта: быть хуже, чем про меня думают.
Мгновенно протрезвевший Геракл поглядел угрюмо.
– Зачем?
– Чтобы ты мог слушать, а я – говорить.
А я предпочитаю беседовать с Алкидом, а не с винной бочкой, в которую он старался себя превратить.
Корявой трещиной показалась улыбка на лице героя.
– Радоваться мне не предлагаешь, Владыка?
Я молча сел, не дожидаясь, пока Алкид проявит гостеприимство. Отыскался осколок какой-то скамьи – кажется, даже из-под пиршественного стола. Сидел, крутя в руках хтоний, и рассматривая непобедительного победителя: львиная шкура будто к телу приросла, только голова свесилась набок, волосы всклокочены, взгляд затравленный. Лев, долго метавшийся по клетке, обезумевший от поисков чего-то важного… с тайным вызовом глядящий на своего тюремщика.
– Скажи своему посланцу – сегодня ему повезло, – голос спокойный, как дремлющий вулкан. – Успел бы – скрутил бы ему не крылья, а шею. Мне говорили – брат еще дышал, когда…
В глазах – пламя. От погребального костра. От погребального костра Ификла-близнеца, с которым родились в один день, сына той же матери, но не того же отца. Не героя. Просто хорошего брата, который как-то заявил: а давай и я с тобой, вдруг чем помогу…
Хорошие притягивают копья. Стрелы летят на верных, как осы на патоку. Мечи любят их до безумия, особенно меч Таната, и Убийца сам не может объяснить, в чем тут дело. Просто – поставь в ряд девять подлецов и одного верного, швырни камень наугад – и готовься хоронить верного.
В глазах – сощуренных, как перед тем выстрелом – вопрос: это ты, Владыка? Это –за ту стрелу?
Если бы.
– Куда… его?
– В Элизиум. Вкушать вечное блаженство.
Потухли два костра в глазах. Остались угли. Тлеют надеждой.
– Я с ним встречусь? Потом?
– Ты никогда не спустишься в мой мир. У моего брата на тебя другие планы.
Как будто он бы позволил Танату забрать своего любимого сына.
– Ясно. Планы.
Потянулся было к чаше, но под моим взглядом передумал.
Сидел, морща лоб, шевеля губами и покачивая головой – что-то подсчитывал. Глаза опущены на круглый щит со сценками из Титаномахии – видно, доспех покойного брата.
«Немейский лев, – шевелятся губы. – Гидра, конюшни, кони-людоеды… еще хряк этот был, как его…»
«Планы, – упираются глаза в бронзу шлема. – У него планы».
У тебя тоже были планы, Алкид, не ставший тогда еще Гераклом? Строгать детей, пить вино да охотиться на мелочь, вроде Киренского людоеда? Были планы? До того, как шеи твоих сыновей хрустнули под твоей же ладонью, до того как по приказу Геры тебя коснулась Лисса-безумие? До того, как оракул Аполлона предрек тебе подвиги во искупление?
До того, как ты стал ремесленником геройства, и подвиги обратились в рутину, бои – в работу, победы – в привычку?
Здесь мне повезло больше: у меня и планов-то не было. Когда закончилась война с титанами – я не успел понять, чего хочу и как буду жить – а потом было поздно, и мой кулак сжимал положенный мне жребий. Я выбрал смысл для себя, и все мои расчеты с того момента упирались только в ворота Тартара… а сожалеть о принятых решениях я не умел никогда. Божественное везение.
– Сколько мне еще… так? – выдавил он наконец.
– Я тебе не мойра, – отрезал я со своей скамьи, глядя на ужасающую своей красотой ковку хтония.
– А потом что? Если не к тебе…
Я качнул головой и поднял палец. Если не ко мне и не в Тартар – ты знаешь, куда, Алкид. На Олимп. К тронам Двенадцати. К ногам отца-Громовержца, который наверняка тебя женит (раз уж у него получилось со мной), разрешит назвать в твою честь созвездие… с Герой помирит. И с Аресом, наверное, друзьями станете.
– У меня было мало дорогого, Владыка, – слова валятся тяжелыми глыбами. – Сыновья вот… Брат. Иолай остался. Я думал – легче будет…
Кто-то топит горе в вине – Геракл, сын Зевса топил его в подвигах. Напрягал бугристые мышцы: душил, как Немейского льва, как моего стража врат, взваливал на плечи, как Эрифманского вепря, вымывал кровью врагов из души, как гной – из конюшен Авгия.