Глупец. Этот удар был быстрее мысли. Быстрее мысли, ветра, броска змеи, молнии, любых крыльев, кроме, разве что, крыльев смерти…
Удар был мгновенным, тяжким и чёрным, безжалостным, как рука, которая его наносила. Удар достался стоявшему передо мной без остатка – чашей, выпитой до дна.
Скука молитвенно сложила ладошки, услышав глухой вскрик Гипноса.
Короткий. Удивлённый, не болезненный.
Скука отскочила вприскочку: ей было, чем полюбоваться. Смесью белых и черных перьев на сером фоне. Чуть оплавленное с краёв железо вперемешку с лёгкой белизной. Тяжёлое с лёгким. Свет и тьма сплелись по-братски и усеяли камни – произведение искусства палача. Следствие великого удара, который был быстрее молнии, быстрее ветра…
Медленнее только крыльев смерти.
Он простоял довольно долго. Вдох, два вдоха, два с половиной. Потом, потеряв прежнюю незыблемость, опустился на колени. Длинно, с присвистом выдохнул и уже потом позволил себе упасть.
Укоризненно звякнул о камни верный клинок на поясе. И глухим, болезненным шелестом откликнулись крылья.
Железные крылья, опередившие мой удар. Закрывшие от него бога сна.
Гипнос стоял столбом-гермой, правда, у герм не бывает белого оперения. Бог сна недоуменно пялился на свои крылья – взъерошенные, потрепанные, но целые, расправленные по-прежнему. На другие крылья – почти такие же, только черные, разметавшиеся по земле. Морщил лоб, как будто старался догадаться: кому это они принадлежат – другие? У кого бы он такие мог видеть?
– Б-брат? – выговорил потом медленно, с запинкой. Будто искал другое слово, привычное, а тут вылезло непонятно откуда – и из горла просится. – Брат?!
Подошёл, волоча ноги, протянул руку, с опаской коснулся чёрных перьев, отдернул палец. Укололся, наверное.
Бог сна смотрел не на то. Смерть, лежащая на серых камнях, – такое не ново. Такое уже было в толосе одной смертной царицы. Рядом была картина позанимательнее.
Белые перья перемешались с чёрным, рассыпались по равнодушному базальту. Фреска далёкой памяти. Отрывок сна, ведущего в верном направлении – к единству с миром, к концу Гигантомахии…
Вернулась скука. Горьким льдом отдалась на губах. Скука знала: здесь уже всё завершилось. Как бы ни было сделано, но сделано хорошо. Можно развернуться, неспешно вернуться к судам, или на Поля Мук, или куда там ещё долг может призывать Владыку.
Мир был прозрачным, ясным и звонким. Прикинулся сундуком, до краёв полным драгоценностей: заройся пальцами, найди себе по нраву, а уж я тебе каждую грань, каждую чёрточку…
– Брат? Ты что? Эй, Чернокрыл… Брат, брат, ты слышишь?
Плотно стиснутые губы смерти дрогнули, обрисовали: «Бездарно дерё…»
Сжались опять.
– Кто бездарно? – испуганно спросил Гипнос. Он сидел рядом с Танатом на базальтовой плите и тормошил близнеца за плечо.
– Никто.
Танат перевернулся на бок, опёрся рукой о камень, попытался встать, но крылья ношей потянули назад, к плите. Они не желали складываться, валялись мёртвые и чужие. Мрачно громыхали перьями при каждом движении.
Бог сна смотрел на крылья-покойники с ужасом.
– Ты… что сделал? – прошептал с опозданием. – Зачем?! Почему…
– Дурак.
Лицо Железносердного прорезала почти болезненная гримаса, она всегда там появлялась, когда приходилось невовремя подбирать слова.
– Железо лучше держит удар. Твои пуховки после такого…
Медленно, опасливо перетёк в полусидячее положение. Крылья чёрным неживым грузом тянулись за хозяином по камням.
Теперь Гипнос не мог на них смотреть: так бы выглядели его собственные.
Если бы вдруг обуглились.
– Ты теперь…
– Я не ты. Буду летать. Скоро, – Танат смотрел в недосягаемый теперь свод. Лицо – отрешённое, будто ноша за спиной его волнует меньше всего. – Мойрам не придётся ждать долго, для них это лишь очередная задержка…
Он взглянул мимо непохожего близнеца и тихо прибавил:
– А для тебя это урок. Не навлекай на себя гнев Владык.