– Я не вмешаюсь в битву с Гигантами у Олимпа ни будучи видимым, ни будучи невидимым. Я сделаю все, чтобы врата Тартара не были открыты. Стикс, услышь меня!
Где-то из рук Ириды пролилась черная вода – и вместе с ней с лица Громовержца сбежало напряжение. Он встал – стройный, осанистый… Владыка.
Я остался сидеть, глядя на него снизу вверх.
– Хорошо, брат, хорошо… ну, а дальше – наше дело. Сам знаешь – нам не впервой. Мы готовимся… И Гея-мать прольет над своими сыновьями не одно ведро слез.
– Уверен, – отозвался я честно.
И впрямь прольет – над теми, кто будут убиты Гераклом. Если дойдет черед до Геракла. Если олимпийцы сумеют перебороть гордыню, воззвать к Ананке и прибегнуть к помощи смертного героя.
Я только не знаю: чем кончится эта битва. И не прольют ли еще больше слез по Кронидам, безвозвратно ушедшим в прошлое, уступившим свое правление…
– Нам не впервой, – тихо повторил Зевс, и я понял, что он тоже не уверен в победе. Верит – ведь не должно же быть иначе! – но не уверен до конца…
Радуйся, брат, это пришла мудрость. В отличие от глупой юности и самоуверенной зрелости, она-то во всем сомневается.
Он отвернулся, чтобы уходить, и уныло сверкнула молния в самом славном в мире колчане.
– Знаешь, брат… Иногда мне кажется, что Ананка-Судьба – все же против нас.
Может, он и не ждал ответа, но я отозвался ему в спину:
– Мне тоже.
Хотелось бы только верить, что она при этом все-таки – за меня.
Сказание 15. О Погибели, Судьбе и второй пропасти
Когда тебя зовет Судьба,
Не думая иди,
С немой покорностью раба,
Не зная, что там впереди.
Иди, и ставши сам собой,
В тот вечно страшный час, когда
Ты будешь скованным Судьбой,
Ты волен навсегда.
К. Бальмонт
Океан бросается на берег бешеным псом, спущенным с цепи. Кусает холодными клыками волн. Заливает пеной ярости. Океан хочет оттолкнуться от берега, допрыгнуть до неба и проглотить звезды.
Только на небе нет звезд. Здесь, на самом краю света, они не появляются почти никогда, а если появляются – то как сейчас: только две, только на скалах, только как часть черной фигуры, которая кажется сестрой скалам.
Две воспаленные звезды горят над океаном, и тихая, хриплая песня про заплутавшего средь хмельных друзей мужа сливается с клокотанием воды, так же, как черные с серебром волосы смешиваются с ветром и ночью…
«Только не плачь, хорошая моя. Хочешь послушать сказку, моя маленькая?»
В небо, а может, в волны летит отчаянный, раздирающий грудь крик, но неистовство океана слишком сильно, крика не разобрать. Кажется – там что-то вроде: «Нет, я не хочу! Уходи, я не хочу!!»
Тщетно. Голос, который не заглушается здешними бурями, от которого не закроешь уши, снова и снова доносится из-за плеч, сочится издевкой из каждой капли соленых брызг, рвет волосы – холоднее ветра…
«Сказку о младенце с черными глазами и волосами. О мальчике, колыбелью которого стала темнота. О юноше, который предложил смерти побрататься с ним. О невидимке, который решил уйти из песен и вечно оставаться в тени братьев. О боге, который добровольно взял жребий подземного мира, хотя мог бы… о, мог бы…»
«Молчи. Молчи-и-и-и, – в муке стонет ночь, и две звезды под обрывом проливаются неожиданной влагой. – Ты отняла у меня сына. Моего маленького Климена. Сделала его кровожадным чудовищем, не знающим пощады. Заперла в подземный мир, к ночным богам. Ты…»
«Твой сын – Владыка. Великий Владыка. Это ли не повод петь и плясать, Звездоглазая?» – голос насмешлив. Голос мурашками ползет по обнаженным плечам, неприкрытым волосам…
«Это не мой сын! Мой мальчик остался в утробе Крона! Сгорел в пожаре Титаномахии! Захлебнулся ужасом зверств, на которые ты толкала его! О, Климен, сын мой, если бы ты услышал меня, если бы хоть раз ты услышал меня…»
Небо и океан равнодушно внимают крикам: привыкли, и две мечущиеся в отчаянии звезды их не пугают. Пусть себе – то загораются гневом, то полыхают отчаянием, то тускнеют от потаенной боли…