Колесница с недовольной квадригой ушла за Гераклом час назад.
* * *
Собирался долго. Как-то нудно, несмотря на то, что звать слуг больше не приходилось: захотел облечься в броню – и вот она на тебе.
Черная.
Шлем не натирает: хотя не хтоний, а не натирает. Богу не могут натирать шлемы. Чудовищу тем более.
Хтоний не был таким удобным, как этот – часть меня, часть мира и жребия. Глухой – только глаза тускло смотрят из прорезей. Нет ни вычурной ковки, ни украшений – чернота как она есть, панцирь – такой же. На поножи и наручи не смотрел, но, наверное, там то же самое.
Сандалии из обычных стали боевыми, а двузубец был готов уже давно: пожелай – и возникнет в руке.
Щит только явился с опозданием, но зато и явился не таким, каким должен был – будто не от моего доспеха.
По краям все было правильно: вздымались и опадали языки пламени, кривились безглазые лица, и асфодели обвивались влюбленными змеями вокруг русла Стикса…
А потом шла россыпь гранатовых зерен – откуда? Для чего? Царапнула ненужным, забытым, выброшенным за ненадобностью…
И тополь – откуда на щите Подземного Владыки взяться тополю?! Или гранатам? Пусть бы лучше – песьи морды, муки Сизифа и Тантала и черный, ставший родным оскал Тартара. Харон с его ладьей – это было бы в самый раз. Тесей с неразлучным Пейрифоем на троне – лучше не придумаешь.
А на щите Харона не было – была колесница с четверкой ярящихся скакунов. Кони били копытами: ждали возницу.
И вместо Тесея с Пейрифоем на щите красовался юноша с лирой, из-под пальцев которого, казалось, вот-вот вылетит кощунственное: «А если бы у тебя отняли…»
Чужой щит. И меняться не думает. Швырнул его в кресло: Владыка нынче не защищаться идет, а истреблять.
После я медлил, стоя перед каменным столом, с которого незадолго до этого поднял хтоний – чтобы отдать Гермесу.
Ждал ее.
Времени было – сколько хочешь: послушные моей воле кони только что дотащили колесницу с Гераклом до Флегрейских полей, где оставался только один Гигант.
Непонятно – то ли его боялись, то ли он своих со спины прикрывал…
А может, просто характер скверный.
Квадрига надрывно хрипела, норовила протащить колесницу по кочкам, оскаливалась в едином порыве ненависти: растерзать бы возницу! Не наш!
Когда я вошел в конюшню больше часа назад – Никтей и Эвфрон забились в угол, Орфней мотал головой, как обезумевший, а Аластор стоял смирно, только косился с мольбой: «Ты же не…»
Нет, приказа не ослушались, не пошли против моей воли, хлынувшей в них – отправились с пустой колесницей, чтобы доверить вожжи чужой руке.
Смотрели то ли с укором, то ли с ненавистью.
Глухой шлем без узоров – сгусток моего мира – лежал на столе, у широкой чаши с водой. Из чаши смотрел старик с черными волосами – костистое лицо со взглядом, страшнее, чем у Таната. Старик заладил появляться в воде и зеркалах не так давно, месяца два назад. До этого, вроде, там был какой-то другой. Все пытался кривить в презрительной гримасе отсутствующие губы – и что самое интересное, у него выходило.
Сначала все пытался вспомнить, где его видел – вроде, в Титаномахии где-то. На какой-то горе. Еще серп там был…
К Мнемозине спрашивать не пошел: она не является в аид, скрывается от меня где-то в Среднем Мире. Небось, ждет, когда придет пора клятву исполнять.
А старик… если чего-то не помнишь – можно просто привыкнуть заново. Привык.
«Я ошиблась, невидимка…»
Я думал – не заговорит. Так и будет сопеть в полутьме то ли за плечами, то ли вообще где-то впереди. В последнее время она что-то совсем притихла, подбадривать перестала, начала вздыхать и по-старушечьи кряхтеть…
Вслушивался несколько раз.
Как-то услышал что-то похожее на плач.
«Я – ошиблась, неви…»
– Какой я теперь невидимка. Шлема нет. Тьмы нет. И меня видно. Ты видишь меня?
«Да».
Бездна ужаса глубже Тартара – в коротком ответе.
«Ошиблась, ошиблась…»
– Разве ты ошибаешься?
– Ошибаются все. Судьба в первую очередь. Мне не следовало…
Отсутствующие губы старика в чаше покривились – чуть заметно.
– Вмешиваться. Что ты увидела в своем свитке? Чем грозило правление Урана? Что было бы, если бы Крон отказался свергать отца?