Прижимаюсь… ускользаю… отражаю…
Умею.
Палица чиркнула в опасной близости, отвел, ушел – почти удачно, зацепило по панцирю. Теперь, пока он на замахе – вперед, броня у него глупая, кожаная… Нет, свист палицы. Почти дотянулся, дотянусь в другой раз…
Короткие вздохи ожогами запекаются на губах.
«Я… бездарно… дерусь?»
«Ты дерешься отлично, невидимка, – шепчет незримый учитель. – Ты дерешься как никогда. Теперь только – выстоять. Только не остановиться».
«Не останавливайся, только не останавливайся…» – молит память, и черная бронза на миг оборачивается серебром в руке.
Палица со свистом режет воздух, толчет, мнет, избитый воздух не хочет идти в легкие, висит между небом и землей студнем, не пускает вперед серп. Колючий сгусток меди свистит над головой: отразить! Обтечь! Только не напрямик!
– Бежишь, трус! Куда ты?! Воюй! Бейся!
«Бей как бог!» – захлебывается память голосом брата.
Заткнись, память, – отшвыриваю я искушение, будто второй двузубец. Сами бейте… как боги. Или как чудовища. Или как вам угодно.
Толкнуться ногой от скалы. Прыжком – в воздух. Гигант неповоротлив, и рост – его недостаток: я легко проскальзываю под локтем, серп полосует бок, уши режет рев: отскочить, уйти…
«Бей как бог! Кто так воюет?!» – глохнет память, уходя к Олимпу, где воюют в обороне боги…
Так воюю я.
Небо начинает окрашиваться розовым, выдохи – еще короче, еще солонее. Двузубец валяется на камнях, и морды псов кривятся – вот-вот пролают какое-то решение…
Должно быть решение.
Второе – о котором молчала Ананка. Второе – о котором говорил Хирон.
О котором я уже догадался – только что…
Простое, как пропущенный удар.
Полет короток, крыльев нет, бой небрежно роняет меня на острые камни – лицом, щекой, и черное крошево впитывает ихор, окрашенный то ли рассветом, то ли закатом… Тело стонет, ладонь раздавленным пауком тянется по черным камням туда, где лежит брошенный двузубец – за миром, за силой, за тенью…
Стоять! Нельзя!
Слишком велики ставки.
На чаше весов – уже не врата Тартара.
Там – своды моего мира, дворец, в котором осталась Кора. Там – Танат и Гипнос, Эвклей и Гелло.
Булава тяжело опускается – рядом. Махайра летит вперед быстрее стрелы – наотмашь.
Алкионей люто щерится в глаза волком – я скалюсь в ответ загнанным сторожевым псом (куда там Церберу или мордам на двузубце!). Что, Погибель Аида? Думал ворваться в дом, обобрав хозяина?
У дома есть щит. У дома есть пес, который вцепится тебе в глотку: насмерть.
На… смерть.
Слово толкнулось в виски – простым решением. Старой ставкой над пропастью.
Найденным оболом за переправу на другую сторону, где ждет, пошевеливая белыми крыльями, Ника.
–…Ты встретился с Алкидом: что видит перед собой он?
– Противника.
И потому для них опасен Геракл… все-таки Геракл… тот, в ком течет божественная кровь, но у кого пока еще нет бессмертия, тот, у кого не отнять ни крупицы его силы…
Ты мажешь, мой противник. Тебе непривычно вот так? Только через «умею»?
Тянешься нетерпеливо, твоя тень скрючивает пальцы: «Давай, давай, рано или поздно, ты…»
Свист серпа.
Ты ничего от меня не получишь, Гигант.
…потому что вы не в состоянии забрать у смертного хоть что-то.
Кроме жизни, конечно.
Может ли быть смертным правнук Хаоса? Внук Урана и Геи? Сын Крона Повелителя Времени и Реи Звездоглазой?!
Грань была – далека: то ли справа, то ли слева, то ли вровень с горизонтом. Но грань – была, я ее чувствовал. Бессмертие вытекало толчками из ран с благоуханным ихором, въевшееся за годы в кожу, в мысли – уходило в небеса.
Я отступил, пропуская летящую в лицо булаву. Сияющую алым.
Так, словно мог не подняться после этого удара.
В конце концов, мы все – оборотни.
Шаг назад стал шагом к горизонту, к невидимой грани – и вместе со мной туда сначала медленно, а потом быстрее и быстрее пошел противник…
Слабость Гигантов. Простая и глупая. Боги для богов, для смертных – они смертные.
Высокие. Могучие. Почти неуязвимые герои.
Но смертные.
И поэтому – да, все-таки Геракл…