– Разве я не говорила? Владычица будет в своей вотчине сегодня. Может, через несколько часов. Мне показалось: царица захочет знать о бедствиях, которые перенес подземный мир. Я поговорила с Гипносом: он оказался не против слетать на поверхность. Всего несколько дней, в счет будущей зимы. Великая Деметра пыталась возражать, но Громовержец… Ах, Владыка, разве Гипнос не говорил тебе?!
Я уже не слушал: прикрыл глаза, нетерпеливо впиваясь взглядом в свои владения, отбрасывая с дороги жалобы теней, паленые асфодели, пепел недавних пожаров, отыскивая недоговоренное (в то, что Геката недоговаривает, верилось сходу).
Фигурку в зеленом пеплосе, медленно идущую от входа в сопровождении нескольких крылатых волков из свиты подруги. Спокойно ступающую среди подобострастных теней. Только иногда коротко, нетерпеливо оглядывающую покалеченный мир, выискивающую взглядом привычное…
Черную, несущуюся быстрее стрел Аполлона колесницу и возницу на ней.
Владыка? Угрюмый и Безжалостный? Богатый и Запирающий Двери?
Колесничий, муж, воин, вор…
– Царь мой…
Потом она стаскивала мой хитон: «Царь мой, полмира только и судачит о том, как ты под солнечными лучами и совсем без ничего… Ты обжегся? Признавайся!», пыталась вывернуться у меня из рук, когда я потянул с ее плеч пеплос. Смеялась, слушая мой шепот: «Ну и что, вдруг ты тоже обожглась…» Кажется, асфодели поднимали головки из пепла только слушая этот смех, и на тополях под гарью начинали набухать почки.
Потом она носилась по миру с нимфами, сетовала на то, что мало времени, а на западе много сожжено; рассказывала, что Гелиос не хочет снова подниматься в небо («Царь мой, что-что ты там сделал с этим Фаэтоном?!»), касалась ладонями искривленных стволов ив, копалась в своем садике, принимала слезливые заверения теней в благоговении к Владычице…
И быстрое расставание – «И ничего не скажешь напоследок?» – прощальная ночь, когда можно спать, зарывшись носом в нарциссовый аромат кудрей…
А снов не было.
Отступили на мягких лапах – надеясь вернуться с её уходом.
Сказание 2. О золоте тронов и неудачах заговорщиков
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
Б. Лившиц.
Поступать просто – сложно.
Ходить напрямик – трудно.
Этому, наверное, нужно долго учиться. Наставников нанимать. Платить золотом, годами, кровью, болью…
У меня как-то не получалось никогда, даже если пробовал. Привычно сворачивал на обходной путь, пер через буераки, продирался нехожеными тропами, петлял, лишь бы не выходить на широкую, понятную, простую дорогу.
Раз вышел, правда, так вышел, а потом…
Потом – это мое теперь.
Передо мной на черной поверхности Амсанкта плавают выборы. Легкими рыбками всплывают со дна. Воздуха в легких все меньше, и не хватает памяти, чтобы выливать – прозрачностью в черноту, поэтому прежде, чем прикрыть глаза и выживать, вытискивать из себя воспоминания, как последние соки из виноградного жмыха, я оцепенело слежу за игрой выборов в недвижимых водах.
Плещутся, накатывают друг на друга. Просятся в руки. Простые, сложные, разные. Отблескивают кровью смертных сражений, отливают дымом смертного дома, золотом трона, пустой серой дорогой, летейским забвением… разные.
Один лезет особенно настойчиво – наверное, учуял близкую себе мысль. Мелькает серебряным боком – или это слетел с плеча тополиный лист? Лист становится в глазах берегом озера Мнемозины.
Говорят, нужно просто как следует сосредоточиться на том, что хочешь помнить. А потом осушить полный кубок: залпом. Не два глотка, не три – полный.
И тебя без остатка уведет в ту память, к которой стремишься. Мгновение, час, день – сколько пожелаешь, память будет длиться и длиться, погружая тебя в любимые лица, краски, запахи.
Кому-то хочется вернуть, прожить, остановить мгновение. Мне – годы. Десятилетие эпохи героев, между падением Фаэтона и карой Геры на Олимпе. Остановить, закольцевать, влить в вены целительным бальзамом вместо жгучей памяти…