— То-то и оно. А чепе каждый день может быть. И вам, выходит, наплевать.
— Ты знаешь, что не наплевать.
— Нет?
— Нет.
Оба замолчали.
— Трудно с молодой женой? — неожиданно спросил Валера.
— Трудно. Но справляюсь вроде.
— Очень мы с вами разные, но и очень похожие, а? — Валера улыбнулся. — Но ведь нужны мы друг другу, так? Не смейся, но мне именно от тебя все услышать надо было. Нам друг без друга цена — грош! — Валера потряс инженера за руку и ушел…
…А в зале гремел голос Георгия: «КАМАЗ! БАМ! Атоммаш! Вехи победной поступи передового отряда пролетариата! Молодых рабочих-комсомольцев». На экране вспыхивали диапозитивы — панорамы строек. Георгий читал под Маяковского: «Это мой труд вливается в труд моей республики».
Нажат клавиш, и вторглась песня.
— Молодые рабочие братских стран шагают в ногу с пролетариатом Страны Советов!
Кадры кубинской сафры, вьетнамской стройки, крестьян Анголы с карабинами за плечами.
Рабочий класс капиталистических стран борется за свои права, чувствуя нашу поддержку!
Кадры разгона демонстрации в Лондоне. Японский марш трудящихся.
Кадры: авианосцы, морская пехота, устрашающие самолеты, ракеты.
— Империалисты готовы развязать новую войну, но на страже мира пролетариат всех стран. Мы говорим войне — нет!
— Где Нина? — пробрался к Георгию Валера.
— Где-то тут была, — прикрыв микрофон, быстро ответил Георгий и снова закричал: — Мы полны оптимизма! Мы умеем работать и учимся отдыхать!
…Ветрено и пустынно было на ночной улице, где одиноко виднелась фигурка Нины.
— Испугался… — вздохнул Валера, подходя. — Испугался, что тебя нет…
Нина вдруг коснулась пальцами его щеки:
— Хорошо, что мужики все-таки иногда слабеют. Иначе на черта мы, бабы, были бы нужны.
Как уютно было в ее маленькой комнате — с книжными полками, с проигрывателем, пластинками, обязательным портретом Хемингуэя, с кофе и крохотной лампочкой в изголовье тахты.
— Вот он не хочет давать денег на дорогу. Мера воздействия… А деньги, как лежали в шкатулке на буфете, так и лежат. Ездила влюбляться, разлюблять, ездила радоваться, плакать. Один раз ездила даже выходить замуж и один раз ездила разводиться. Вся жизнь — там. А здесь передышка, бивуак, временная работа. Пусть в горбольнице, пусть на санэпидстанции… Отец? Вечная мерзлота, о которой у нас в городе так любят говорить: «Берегите вечную мерзлоту. На ней стоит все, дома на сваях, цеха, растопится — и будет болото, все поплывет, потонет в хляби, сгинет».
Валера слушал, отводя глаза в сторону. В паузе было слышно, как негромко сообщает с экрана телевизора о последних городских новостях диктор — миловидная, уже знакомая нам жена инженера по тэ-бэ.
— Значит, в понедельник летим? — Валера вежливо покосился на дверь, с некоторой неловкостью — на клетчатую тахту и коленки Нины.
— Скажи, а к этим «твоим» обязательно надо ехать?
— А как же?!
— Они… не удивятся, что ты будешь не один?
— Почему же им удивляться? Я какой мужик?
— Какой?
— В самом соку. Значит, пора мне женой обзавестись, красавицей. «У меня жена, ох, краса-а-авица!..» — пропел он, раззадоривая себя. И неуклюже приник к Нине, попытался ее обнять. Нина осторожно высвободилась, посмотрела на Валеру и сама вдруг ткнулась ему в грудь.
И тут же из недр квартиры раздался голос отца:
— Нина, можешь сказать твоему гостю, что я готов его подвезти. По-моему, ему не близко.
— Он не торопится, — звенящим голосом ответила Нина и снова повернулась к Валере: — Скажи, может, ты кому-то доказать хочешь? Отомстить? Похвастаться?
— Все вместе, — усмехнулся Валера. — А тебе трудно со мной съездить?
— И все-таки не пойму, почему именно я.
— Все потому, что на вечной мерзлоте расцвела.
— А… Выходит — жалеешь…
— Не все ж человеку одному маяться.
Валера вышел в столовую. Нина последовала за ним, подошла к шкатулке из ракушек, открыла ее. Пусто.
— Женой так женой, — она развела руками. — Обнимемся, миллионы.
— Почему миллионы? — удивился Валера.
— Так ты же сам говорил: любить надо всех! До тебя это, правда, уже говорили тысячи людей. — Она заглянула ему в глаза. — Но это были неплохие тысячи. — Она отошла к двери и перед тем, как распахнуть ее перед Валерой, быстро проговорила: — Можно, можно! Даже интересно. Меня никогда не звали с собой… любить людей.
Она первая прошла в прихожую. Там стоял одетый в летную куртку на меху отец Нины.
Машина мчалась по ночному городу не без лихости. Так, что даже пела резина на виражах.