Я подошёл к окну и стал украдкой следить за тем, что происходит у Персидесов по другую сторону улицы. Они тоже сидели и обедали. Голова Хелене была забинтована. Она не ослепла, но от раны останется уродующий шрам, и тогда никто не захочет на ней жениться, с горечью подумал я. Во главе стола сидел её строгий отец, господин Персидес, винокур. Я боялся его, но собственные дети боялись ещё больше. Он был чрезвычайно уважаемым горожанином. Я видел госпожу Персидес, трёх старших дочерей — Делисилу, Андронику, Теанон и их брата Элевтераки — моего дружка. Старший их сын учился в Париже. Конечно же, они говорят о моём преступлении. Я стал позором своей семьи и нации.
В комнате темнело. Мне стало казаться, что под кроватью и в гардеробе прячутся воры и привидения. Хотелось звать на помощь и бежать вниз. Но ведь я должен был стать бесстрашным солдатом, революционером, как дядя Левон. А он никогда ничего не боялся. Я услышал, как они все вернулись в гостиную, и ко мне в комнату вошла наша хорошенькая служанка Виктория, держа в руках зажжённую лампу.
— Отец хочет тебя видеть, — строгим тоном сказала Виктория.
— Он очень сердится?
Она кивнула. Вслед за ней я спустился в столовую, так низко опустив голову, что мне были видны только узоры на ковре. Увидев ноги матери в углу комнаты, я побрёл по направлению к ней, не осмеливаясь, однако, поднять голову.
— Эш! Осёл! — произнёс отец своё самое презрительное слово. Его нервные дрожащие руки обрушились на мою спину. Я упал. Впервые в своей жизни отец бил детей. Мне показалось, что меня поразил сам господь бог. Я был раздавлен и унижен, хотя физической боли не ощущал. Мне было больно за отца. Волосы его поседели, он работал для нас, не покладая рук, отправлял нас отдыхать в деревню каждое лето, а сам в летний зной оставался в городе готовить лекарства. Пряча лицо, я с трудом приподнялся на колени, не смея смотреть ни на него, ни на других. Потом подполз к матери и, забыв, что я бравый солдат и революционер, разревелся прямо у неё на коленях. Она дала мне немного поплакать, потом подняла наверх, уложила в постель, укрыла одеялом и когда я прочёл «Отче наш», дрожащей рукой перекрестила меня.
— Ты должен завтра извиниться перед Хелене.
— Д-да, мама.
Она ушла, а я зарыдал, накрывшись одеялом. Мне казалось, что я не переживу этого позора. Минут через пятнадцать вошла тётя Азнив, мамина незамужняя сестра, — мы, дети, любили её как вторую мать — и села у кровати. Она недавно вернулась из паломничества в Иерусалим.
Её любимцем тоже был Оник, они спали в одной комнате. Но мне она привезла из Стамбула инкрустированную перламутром маленькую мандолину, а из Бейрута — французскую почтовую открытку, на которой был изображён Наполеон верхом на лошади. Поистине утончённый комплимент!
— Шат чар эс — ты ужасный шалун, — сказала она, и в голосе её слышалось отчаяние. — Почему ты не можешь быть таким, как Оник? Он не такой проказник, как ты.
— Всё равно папа никогда бы его не побил! — сказал я, заглушая подушкой рыдания. — Здесь только меня одного наказывают. Если с-сломается с-стакан — то я его с-сломал… Потеряется что-нибудь — т-тоже я… Учителей мне не нанимают, учиться музыке не отдают!.. Таскать воду должен я, сходить в лавку за овощами и хлебом — опять я. И не б-беда, если у меня заплата на штанах… А Оник и Нвард могут делать всё, что им захочется…
— Они старше тебя, родной. Хочешь, я тебе сказку расскажу? Жил-был человек, — начала она, — у которого было три сына. Повадился к ним по ночам вор красть урожай. Тогда попросил отец сыновей поймать его. В первую ночь поле караулил старший сын, но уснул, и вор утащил урожай. Во вторую ночь поле караулил средний сын, но и с ним приключилась та же история. В третью ночь пришла очередь младшего сына — Манука. Братья посмеивались над ним, говорили, что он и мухи не поймает.
Стал Манук ждать вора. Чтобы не уснуть, он порезал себе палец перочинным ножиком, а в рану втёр соли. В полночь услышал он гул ветра и, посмотрев на небо, увидел вдруг огненного коня — крылья огненные, из глаз сыпались молнии, а из-под копыт снопами вылетали искры. Летел он быстро, а как приземлился прямо на поле — земля задрожала.
Этот удивительный конь стал поедать урожай. Манук следил за ним из-за кустов. Так вот кто вор! Он подкрался к нему сзади, прыгнул на спину и крепко стянул ему верёвкой шею. Конь забил копытами, взвился на дыбы, пытаясь сбросить Манука, да не тут-то было.
Тут конь почуял, что нашёл своего настоящего хозяина, и взмолился:
— Отпусти меня, Манук. Никогда больше не трону ваш урожай. А за доброту твою — отплачу. Свистни только и скажи три раза: «Огненный конь!» — я тотчас же примчусь.