Когда летом 1964 года я вернулся в Армению, впечатления от увиденного воодушевили меня. Миля за милей — виноградные сады и плодовые деревья, современные дома с красными крышами, мчащиеся по современным дорогам грузовые машины, заводские трубы, и снова заводские трубы. Зелень, зелень, зелень была повсюду, и от запомнившейся мне пустоши в окрестностях Еревана не осталось и следа. Это не было оптическим обманом, образ был вполне реален. Арарат устремлялся в небо передо мной и сопровождал великолепный поезд, в который я сел в Джульфе, поезд, похожий на левиафана, который парил в искрящейся пустоте небесной синевы и заполнял собой космос. Для вернувшегося армянина это страна-мечта, претворённая в жизнь кровью наших предков, их потом и слезами; и она блистает золотом наших древних церквей и монастырей, где Платон и Аристотель изучались наряду с посланиями апостола Павла. Казалось бы, Армянская республика была стать миражом в пустыне. А пустыня исчезла, но мираж остался здесь.
Я готов был лопнуть от гордости. Здесь, в Америке, я представляю себя в аудиториях такими словами: «Меня зовут Левом Сюрмелян, и я — гордый армянин…» Моим студентам запоминается «гордый армянин». Иные стремятся последовать моему примеру и быть гордыми. Я был гордым и в Ереване — на каком-то спешно созванном собрании в Доме писателей. Какой-то поэт вскочил и задал вопрос: «Если вы такой хороший армянин, почему не пишете по-армянски, почему пишете по-английски?» «Это попросту разделение труда, — ответил я. — Вы пишете по-армянски, а я — по-английски, и оба мы служим одной и той же цели. Я приехал сюда с английской рукописью армянского национального героического эпоса „Давид Сасунский“ и прошу, чтобы кто-либо из присутствующих писателей сказал мне, что как армянин он лучше, чем я». Я не сказал, что начал работать над новой книгой — «Яблоки бессмертия», книгой армянских сказок на английском языке, которые, подобно сасунскому эпосу, были изданы в Америке и Англии в качестве классических армянских произведений, и шефство над этими изданиями взяло на себя ЮНЕСКО.
Я пешком и на машине обошёл и объездил Ереван в поисках хотя бы одного здания, одной улицы, которую я видел в годы юности. Ереван ещё не завершённый город: есть возможности для благоустройства, которые, я уверен, хорошо известны нашим архитекторам, но на посетителей он производит неизгладимое впечатление. А великолепный Матенадаран свидетельствует о признании и любви к древним рукописям, рукописям, многие из которых бесценны. Матенадаран вмещает в себя мысль и сердце Армении. Традиционный стиль армянской архитектуры — это далеко не единственное, что придаёт Еревану блеск. Есть у него и свой характерный размах и вес — как у столицы вечно стремящейся вперёд республики. Его бесподобная вода струится из фонтанчиков, бассейны и озёра искрятся на солнце. Я ликовал, глядя на вывески с армянскими буквами. И мне хотелось видеть как можно больше. Вот очень уютный город, в котором удобно жить, — думал я. Ритм жизни здесь, хотя и быстрый, не изнуряет. Люди спокойны, сердечны. Сдержанные манеры, интеллигентные лица, крепкие рукопожатия. Скромные, улыбчивые мужчины и женщины занимают высокие должности, есть место смеху, дружелюбию.
Заведующий рестораном гостиницы «Армения», который обучался английскому, практиковался со мной в английском. Группы писателей, художников, артистов, певцов и музыкантов собирались в просторном зале ресторана, словно это один из жизненных центров города, место встречи для людей умственного труда. «Завен джан, я Согомон Таронци. Не помнишь меня? Мы были однокашниками в Нор-Баязете». «Ну да, конечно, теперь помню». «Отец мой был учителем в этой школе». «Да, да». «Завен джан, я Вардан». «Вардан?» «Мы были вместе в Армаше, учились на агронома». «Ванец?» «Да, ванец». «Я восторгался тем, что ты был уроженцем Вана. Мы были очень дружны». Арман Котикян, актёр и поэт и мой бывший учитель в Трапезунде, знакомил меня со всеми и дни и ночи напролёт был со мной, когда не был занят репетициями в новой пьесе. Бывшие мои однокашники приходили в гостиницу, чтобы увидеть меня. «Арутюн?», «Мкртич?».