Дети едва держались на ногах от голода, когда мясо было наконец готово и, предвкушая трапезу, все расселись на траве. Мясо буквально таяло во рту. Ракию разлили по стаканам и провозгласили тост. Ели тушёные в оливковом масле голубцы в виноградных листьях с начинкой из изюма, риса и специй, варёные яйца, сардины, чёрные и зелёные маслины, салат и соленья, домашнюю халву, анчоусы, инжир, айву, вишню, сироп и варенье из розовых лепестков. Всё это время шутили, рассказывали анекдоты в основном про Ходжу Насреддина. Я сам знал некоторые из них. Мы ценили юмор этого легендарного мусульманского мудреца, которого никто не мог перехитрить и который за словом в карман не лез. Однажды Ходжа Насреддин одолжил у соседа котелок, а вернул его вместе с маленькой миской, сказав, что котелок разрешился миской, пока был у него дома, и сосед с радостью принял это. Через несколько дней Насреддин вновь одолжил котелок, но не вернул его владельцу. Когда сосед попросил котелок обратно, Насреддин сказал: «Извини, друг мой, но котелок скончался». — «Как может котелок умереть?» — сердито спросил сосед. — «Если ты поверил, что он может родить, то почему ты не веришь, что он может умереть?». На что, конечно, у соседа не нашлось что сказать, и котелок остался у хитрого бедняка Ходжи.
Девочки постарше играли в «виджак» — судьбу. Они наполнили глиняный кувшин водой из Молочного источника, и каждая бросила в него серьгу, кольцо, браслет или ещё что-нибудь от себя и загадала желание. Горлышко кувшина закрыли семью разными цветочками. Девочки сели в круг на траве, а самую маленькую усадили в середине с кувшином на коленях. Они запели песню, в которой подтрунивали над молодыми людьми. Затем одна из девочек стала предсказывать судьбу, используя популярную поговорку или пословицу, а другая вытаскивала из кувшина чью-нибудь вещицу. Предсказание относилось к той, которой она принадлежала, а поскольку в большинстве случаев речь шла о любовной истории или замужестве, то всякий раз, вытаскивая фант, девочки пронзительно кричали и хлопали в ладоши.
Когда стемнело, мы собрали высохший папоротник и развели большой костёр. Мальчики прыгали через пламя. Отец предложил спеть хором «Вперёд, армяне!». Размахивая руками, он отстукивал ногой такт, а мы пели:
Это была его любимая песня. Его охрипший от курения голос был ужасен.
— Соло, Карапет-эфенди, соло! — настаивали все, смеясь над его чудачествами.
— Когда я был совсем мальчишкой, я носил стихарь, — хвастал он. — Не хожу в церковь уже четырнадцать лет, с тех самых пор, как женился, поэтому и не знаю, как поют сейчас в церкви. Ну и пели же мы в своё время!
Откашлявшись, он начал гнусавить псалмы, подражая всем трелям и переливам старых псалмистов. Это было так смешно, что улыбнулась даже мама.
Несходство их характеров становилось ещё очевидней во время подобных пиршеств. Отец всегда был душой компании, тогда как мать отличалась сдержанностью и немногословием. У мамы были длинные каштановые волосы и молочно-белая кожа, она была на тринадцать лет моложе отца и выше него ростом. Осанка, внешность, походка — всё в ней дышало благородством. В молодости она была похожа на черкешенку, и все говорили, что когда ей было восемнадцать, в неё влюбился очень красивый юноша — член австрийской королевской семьи, сосланный в Трапезунд. Но частые роды, потрясения и горести оставили след на её лице. Она не могла забыть убийство своего отца и дядей во время резни, несмотря на то, что с тех пор прошло уже двадцать лет. Турецкое правительство за революционную деятельность засадило в тюрьму младшего брата её отца и приговорило к казни через повешение. Но султан даровал ему помилование благодаря усилиям британского консула, который был близким другом дяди. Дядя бывал в Америке, говорил по-английски и, как поговаривали, был на короткой ноге с консулами и пашами. Когда его выслали из Турции, он уехал в Лондон, женился на англичанке и умер в изгнании.