Я знал доктора Кроуфорда. Он был похож на апостола Петра и как-то странно, в нос, говорил по-армянски. Предчувствуя, что меня с мамой разлучат, я ласкался о её шёлковый прохладный чаршаф и всё заглядывал ей в лицо. Её бледные щёки ещё больше впали. Я вспомнил об австрийском принце из Вены, который, как я слышал, жил в гостинице напротив бабушкиного дома и влюбился в мою мать, когда ей было восемнадцать, и она носила парижские шляпы с перьями. Воспоминание это навело меня на мысль: если бы мама вышла замуж за австрийца, нас бы не выслали.
Фаэтон подъехал к территории миссии.
— Я сию минуту вернусь, — сказала мама извозчику, когда мы сошли.
У ворот миссии она наклонилась и поцеловала меня в голову. Губы её дрожали. Она попыталась что-то сказать, но сдержалась и, взяв меня руками за голову, снова поцеловала в лоб.
— Войди туда, родной, поиграй с мальчиками.
Я понял, что она хотела сказать совсем другое. Я всегда чувствовал малейшие перемены в настроении мамы, и ей никогда не удавалось меня обмануть, но не успел я и рта раскрыть, как она повернулась и побежала к коляске. Извозчик щёлкнул кнутом, и фаэтон отъехал.
Мне хотелось крикнуть: «Майрик! — Мама!» и побежать за ней, но я ничего не сказал. Я увидел, как она поднесла к глазам платок и плечи её затряслись. Моя бедная мама плакала по мне. Это было нашим последним прощанием. Мне не суждено было её вновь увидеть.
Я вошёл через калитку. На территории миссии толпились мальчики, которых матери привезли и оставили, доверив их защиту американскому флагу, развевающемуся на длинном шесте. Меня поразило, что эти мальчики запускали волчки, играли в шарики и бабки, менялись марками и шоколадными обёртками, как будто ничего и не случилось. Им, казалось, было совершенно невдомёк, почему их привезли туда.
А я был печален и задумчив. В одно мгновение во мне произошли глубокие изменения, которые завершают одну главу в жизни и начинают другую. Мир для меня полностью преобразился. Я смотрел на деревья, стены, окружавшие меня декоративные растения, на небо, но они уже не были теми деревьями, стенами, растениями и небом, какими я их знал. Мне казалось, что я вижу обратную — серую сторону пейзажа, что всё перевёрнуто, а настоящая, прекрасная сторона — скрыта от моих глаз.
Я вдруг осознал, что моё счастливое детство окончилось, и я стою на пороге новой жизни, в изменившемся мире, и я уже не тот мальчик, каким был, а совсем другой человек. Мне показалось, что я вдруг сразу вырос и возмужал. Каким, оказывается, радостным и счастливым был я совсем недавно! Только теперь я стал об этом сожалеть.
Глава седьмая
ПО ДОРОГЕ СМЕРТИ
К вечеру в американскую миссию явилась группа хорошо одетых турок. Это были члены комитета Иттихат. Они сказали, что американцы не имеют права держать у себя армянских детей, и что мы тоже должны быть сосланы. Я хотел перепрыгнуть через забор и убежать, но уже темнело, и я испугался.
Я не знал, что делать. Турки собрали всех мальчиков и несколько девушек, работавших у американцев уборщицами, которые до прихода турок дали нам поесть хлеба с маслинами. Охваченные паникой, девушки пытались спрятаться в комнатах и чуланах. Но турки их нашли. Я тоже хотел как-нибудь спрятаться или убежать и всё поглядывал на виднеющиеся из-за ограды черепичные крыши, которые теперь на закате приобрели зловещий огненно-красный цвет.
Ещё один друг нашей семьи — адвокат-грек, который жил на нашей улице и имел большие связи, добился разрешения удочерить двух моих сестёр. Наши это обсуждали, когда я был ещё у тёти Шогакат. Узнав, что мне нельзя больше оставаться в американской миссии, он и меня решил усыновить и прислал за мной человека, который отвёл меня в его дом, где ждали меня мои сёстры. Оттуда мы все отправились в Сераи — государственное учреждение, и турок-служащий записал наши имена в огромную книгу. После этих формальностей мы уехали на загородную виллу грека, думая, что уже спасены.
Несколько дней мы жили среди друзей в полном достатке, но это вовсе нас не утешало, а скорее усиливало наши страдания. По ночам, когда мы ложились спать, Нвард и Евгине плакали. Евгине не было и семи, но она уже многое понимала.
Но вот и наступил роковой день 1 июля. Нашему народу был вынесен смертный приговор. Через неделю после того, как мы поселились у адвоката, он получил приказ выдать нас обратно правительству. О нас должны были позаботиться приюты, которые правительство великодушно открыло для армянских детей, чьих родителей сослало.
Жандарм отвёл нас в пустующий армянский дом — довольно большое здание — и мы подумали: это западня, нас убьют здесь тайком.