Мы проходили мимо американского консульства, и я с тоской посмотрел на звёздно-полосатый флаг. Оттуда дорога спускалась к пляжу и шла зигзагом по всему берегу. Наши ноги утопали в густой пыли, лица обжигал горячий, словно из раскалённой печи, воздух. Ни у кого не было с собой даже узелка, хотя мы, вероятно, тоже направлялись в Месопотамию.
Проходя мимо крепости Ксенофонта, я увидел на холме развалины древнего армянского монастыря и вспомнил проведённые там счастливые дни. Дорога поднималась вверх от узкой долины Мельничной реки; и город, и море уже скрылись из виду. Ужас обуял наши души. Европа и цивилизация остались у нас за спиной, а мы очутились в кровавой пустыне Азии.
Примерно через час нам приказали остановиться. Башчавуш — старший сержант жандармов в голубых мундирах, сопровождавших нас на смерть, — поднялся па скалу и объявил, что нам ежеминутно грозит опасность нападения со стороны бандитов. Он предложил отдать ему наши деньги и другие ценности на хранение, намекнув, что за нашу защиту не помешало бы дать бакшиш — взятку.
Они построили нас вдоль дороги в ряд и ограбили одного за другим. Тёте Азнив пришлось отдать им все деньги: десять или пятнадцать фунтов золотом, шесть пиастров серебром и медью. Они забрали золото, а мелочь оставили ей. Опасаясь, что позже отберут и эти шесть пиастров, она отдала их мне.
Солнце палило обнажённую голову, и после печенья мне очень хотелось пить. Вардануш была в парижских туфлях на высоких каблуках и натёрла себе ноги. Одна полная грузная женщина, сильно вспотевшая, с распущенными по плечам седыми волосами, ковыляла в домашних шлёпанцах. Вдруг она упала на колени.
— Встать! — сердито приказал ей жандарм.
— Нет, уж лучше расстреляйте сейчас, — сказала она.
Тех, кто не могли идти, убивали на месте. Один жандарм остался подле неё, а остальные продолжили путь. После поворота, когда их уже не стало видно, в долине раздался выстрел. Через несколько минут жандарм с кровожадным блеском в глазках-бусинках нагнал караван.
Они дали нам немного отдохнуть в болотистой местности. Но нам не разрешили подойти к реке; воду мы пили из кишащего головастиками пруда со стоячей водой. Я окунал свою коробочку от печенья в грязный пруд и передавал её женщинам и детям.
Не успели мы отойти от места нашего отдыха, как вдруг я увидел в реке тело нагой женщины — река в этом месте была довольно мелкой. Её длинные волосы распустились по течению, вздутый белый живот блестел на солнце. Я заметил, что у неё отрезана одна грудь. Чуть дальше я увидел другое, на этот раз мужское тело, потом застрявшую в корнях дерева человеческую руку. Трупы становились обычным зрелищем, но когда я насчитал четырнадцать, тётя Азнив отругала меня и запретила смотреть на реку. Я никогда прежде не видел взрослых людей нагишом и смотрел на их тела с нездоровым любопытством.
Когда через несколько минут я снова посмотрел на реку, то увидел у берега длинную полосу пенящейся крови. Невозможно передать словами, какое впечатление оставила на меня эта ужасная картина, она и по сей день у меня перед глазами. Обнажившиеся корни деревьев и кустарников свернулись в клубок, как кровожадные красные змеи. Никто из нас не мог говорить, мы плелись молча, и наши лица были отмечены печатью смерти.
Я отчаянно молился, произнося в уме слова: «Боже, избавь нас от зла». Мне казалось, что господь благосклонен ко мне, что между нами возникла близость и взаимопонимание, и что пока я молюсь, со мной ничего не случится. Мне стало легче на сердце, и я даже приобрёл какую-то уверенность в себе, как человек, который получил радостные вести среди отчаявшихся людей, но хитро хранит их про себя.
— Не тревожься, — шепнул я тёте Азнив доверительно. — Я молюсь. Господь спасёт нас.
— Молись, дитя моё, молись. Я тоже молюсь, — вздохнула она.
Мы страшились приближения ночи. Об этом мы не говорили. Слова не были нужны, мы беседовали молча. Когда зашло солнце и долину смерти окутал покров темноты, шум реки стал слышнее. Я не знал, увидим ли мы снова рассвет.
Мы добрались до караван-сарая, примыкающего к мельнице, напились мутной воды, и нас погнали в мрак этой восточной «гостиницы». Тьма была кромешная. Мы жались друг к другу на голом полу, как овцы. В руках у меня была наполненная водой жестянка, и я крепко прижимал её к себе. Мы думали, что жандармы убьют нас здесь, а тела наши выбросят в воду. Река с адским шумом протекала, казалось, прямо под нами. Резню обычно устраивали по ночам. Река ревела, как тысяча диких зверей, изголодавшихся по нашей плоти.