После плотного ужина, который мы съели в тишине, мне постелили чистую постель на ковре, и все быстро легли спать. Не нужно было сворачиваться в клубок, я мог свободно вытянуть ноги.
Разбудили меня на заре, когда ещё не совсем рассвело. Я надеялся, что меня приютят на несколько дней, пока мы не свяжемся с доктором Метаксасом, но они так нервничали и боялись, что даже домашним не сказали обо мне.
Когда мы вернулись в город, они дали мне два пиастра, предупредили о караульной службе на дороге, где жандармы проверяли паспорта у проезжающих, и намекнули, что ничего больше не смогут для меня сделать и мне придётся самому думать о своём спасении.
Я был так самонадеян, что даже решился просить моего двоюродного брата Микаэла присоединиться ко мне. Рискнув показаться на рыночной улице, я направился прямо в кофейню. Были дни рамазана, и хозяин кофейни всё время спал, целиком доверив торговлю Микаэлу. Единственными посетителями были бряцающие маузерами и патронташами чете. Микаэл мыл посуду в задней комнате. Я знаком показал ему: «Выйди, мне нужно сообщить тебе что-то важное».
Он боязливо вышел.
— Что случилось, Джемал? — спросил он меня по-турецки, вытирая руки о фартук.
— Почему ты называешь меня Джемалом и говоришь со мной по-турецки? Ты что, вправду стал турком? — сказал я по-армянски довольно громко, чтобы чете услышали и чтоб ещё больше расстроить бедного Микаэла. Они следили за нами своими подлыми глазами, и Микаэлу было не по себе под их взглядами. Мне тоже было не по себе — ведь эти люди были убийцами.
Микаэл не отвечал.
— Слушай, я собираюсь вечером бежать в Трапезунд. Пойдёшь со мной?
— С ума ты, что ли, сошёл? — шепнул он по-армянски. — Мимо них и муха не пролетит. Если тебя поймают, то даже не расстреляют, а просто голову отрежут. В Хамски-Кой они поймали двух братьев и так расправились с ними. Я слышал, как рассказывал об этом посетителям кофейни чете, зарезавший их как баранов. Он говорил, что их тела целых пять минут бились после того, как он им отрубил головы. Мальчики не сразу умерли, у них всё ещё дёргались руки и ноги.
— Если я останусь здесь, они меня так и так убьют. Я не могу стать турком, Микаэл. И пытаться не стоит. Осман-ага пожаловался каймакаму, и двое греков слышали, как он отдавал приказ расстрелять меня. Я провёл прошлую ночь в деревне у греков.
Глаза Микаэла наполнились слезами.
— Они поймают тебя, Завен, — пробормотал он.
Мне хотелось рассказать ему о гласе божьем, хотелось сказать — не оставайся здесь, давай убежим к морю в прекрасный мир. Но я не мог. Я не знал, как передать это словами.
Микаэл вернулся к своим кофейным чашкам и блюдцам. Я жалел его больше, чем он меня.
День я провёл в лесу на окраине города, а вечером пробрался в контору писца к Нурихану. Я дал ему два пиастра, и он вышел купить мне хлеба и маслин на дорогу. Ему уже доводилось делать покупки для хозяина, и он прихватил мне в придачу полные карманы лесных орехов, которых хватило бы на неделю.
— Как ты думаешь, где я буду завтра в это время? — спросил я, пока мы щёлкали орешки.
— В реке, — рассмеялся он, нанизывая ядра орехов на проволоку. — Боишься?
— Кто, я?! — воскликнул я возмущённо.
— А не помешало бы в этот раз! Если поймают, тебя ждёт вот это. — Он цокнул языком и провёл рукой по шее.
Перед бегством я решил немного поспать. Мы опустились на колени и помолились. С чувством, что всё теперь зависит от бога, я лёг на стол и уснул.
Мне приснилось, что один из тех солдат, которых я видел утром в кофейне, схватил меня, придавив мне коленом грудь и выхватил нож, чтобы отрезать мне голову. Я вздрогнул и проснулся как раз в тот момент, когда он приставил мне нож к горлу. Соскочил со стола на пол, дрожа всем телом. Но я пробудился от одного кошмара, чтобы вступить в другой, уже реальный.
По луне я определил, что время не очень позднее, около часа ночи. Нурихан крепко спал.
— Я ухожу, — прошептал я ему на ухо и потряс за плечо.
Он что-то пробормотал и отвернулся. Я стал трясти его сильнее.
— Да, да, слышу, я не сплю, — он поднялся, протёр глаза и зевнул. — Значит, уходишь?
Он спросил таким тоном, будто ничего особенного не произошло.
Мы подождали, пока пройдёт ночной караульный. Я подумал, что если он остановит меня и спросит, куда я иду, то хлеб и маслины выдадут моё намерение бежать из города. Поэтому я оставил их Нурихану. Он поцеловал хлеб и стал плясать от радости:
— Завтра у меня будет праздник!
Когда караульный отошёл от конторы, Нурихан осторожно поднял окно, находившееся футах в пяти от земли.