— Я первая в классе, — гордо заявила она, когда мы с Оником навестили её. Но на сердце у нас было тяжело. — Я научилась читать и писать по-английски — ну разве это не чудесно? — Она похудела, побледнела, видно было, что недоедает.
Я просил её не утомляться.
— Лучше быть последней в классе, но зато здоровой и крепкой.
— Разве вы не хотите, чтоб я стала образованной? — Она обиделась.
— Конечно, хотим, — отвечал я, — но будь равнодушнее к занятиям, как другие девочки. Меньше занимайся и не старайся всех превзойти.
Доктор сказал, что Евгине анемична, у неё слабые лёгкие, и запретил ей петь в хоре. Евгине любила петь и уже выучила несколько американских песен.
После подписания «мира» организация «Армянское Национальное Освобождение» решила отправить нашу сельскохозяйственную школу в Армению. Мы должны были стать первой группой репатриированных. Оник хотел остаться в Константинополе из-за Евгине; к тому же он брал бесплатные уроки скрипки у известного педагога, и жаль было от них отказываться. Он перебрался в другой приют.
Я собирался в Армению, как на войну: Оник, Евгине и я сфотографировались — может случиться, я никогда их больше не увижу. Наша новорождённая республика была со всех сторон атакована врагами, а её население умирало от голода и эпидемий.
Все мы, двести пятьдесят человек в бойскаутских формах, на французском пароходе отплыли в Батум. Анатолийское побережье Чёрного моря находилось уже в руках Кемаля, и как только Босфор остался позади, мы очутились в неприятельских водах.
В одном маленьком прибрежном городке в средневековых большеносых челнах — какие-то морские верблюды! — навстречу нам приплыли турецкие мальчишки продавать виноград, сливы и груши.
Наутро третьего дня мы вышли из Трапезунда.
— Господа, мы уже в исторических водах Армении! — торжественно провозгласил господин Торгомян.
Море здесь казалось нам иным, оно же было нашим! Интересно, что сейчас поделывает Нурихан — если он жив. Мы с ним переписывались после того, как расстались в России, но уже несколько месяцев от него не было известий. Я грустно вглядывался с палубы в очертания родного города и думал, что же сталось со знакомыми греками. Пристань пустовала, не было ни одного парохода.
На следующее утро мы вошли в Батумскую гавань, пристань которой оказалась очень оживлённой. Совершенно другой мир. Таможенные чиновники — флегматичные грузины — методично проверили наш багаж, не обратив ни малейшего внимания на наши формы и прочие принадлежности. В течение двух лет Батум был оккупирован английскими войсками, но они недавно ушли, и грузинские меньшевики завладели этим современным портом, не упуская ни единой возможности, чтобы утвердить свою власть и авторитет.
С криком «Vive la France!» мы попрощались с дружелюбным капитаном и командой нашего корабля.
Развернув огромный флаг с горизонтальными полосами красного, синего и оранжевого цвета, мы зашагали к армянскому консульству в сопровождении барабанщиков и горнистов. Консул произнёс приветственную речь и отвёл нас к грузинскому губернатору, чтобы продемонстрировать ему патриотический дух армянской молодёжи за рубежом. Губернатор оказался волосатым, бородатым мужчиной благородной наружности, некое сочетание князя и пастуха с мечтательными глазами поэта — поистине типичный представитель нации. Он произнёс по-грузински речь, по окончании которой мы закричали: «Гип-гип, ура! Грузия! Грузия! Грузия!».
Отношения между Грузией и Арменией из-за пограничных споров не отличались особой сердечностью, невзирая на общность исторического прошлого, религиозных и культурных связей.
На следующий день мы поехали в Тифлис. Грузинский герб, изображающий св. Георгия, закалывающего дракона, был намалёван на всех пассажирских вагонах. Надписей на русском языке нигде не было. Страна уже не принадлежала России. За два года здесь произошли резкие перемены.
Ещё один парад мы инсценировали в Тифлисе, и наш посол — какое прекрасное слово! — устроил нам банкет в лучшем ресторане города на Головинском проспекте, называющемся теперь проспектом Руставели по имени великого грузинского поэта средневековья. Официантками были светские девицы. Посол — мрачный, некрасивый мужчина с совиными глазами — приветствовал нас от имени нашего правительства спокойной и размеренной речью.