— Позвольте мне сделать ещё одно заявление. Один из нас — лучший в Стамбуле скрипач, его удостоили стипендии, чтобы он учился в Вене. Я завидую тебе, Оник. Другой наш товарищ не крестьянин, но уезжает в Америку изучать сельское хозяйство. Ашот будет вечно и непрестанно изучать тайну и, как знать, может, когда-нибудь напишет новый коран. Что же касается меня, я хочу стать моряком на военном корабле! Вот вам достойное занятие для мужчины!
На мгновение замолчав, он усмехнулся, потом нахмурился.
— Сенг-Си, — вдруг сказал он. — Ребята, вы слышали, историю Сенг-Си, китайца? Это поэтическая притча об основных ценностях жизни. Юноша Сенг-Си стремился к власти. Когда на верблюде ему преподнесли дары жизни, он выбрал власть и отверг женщин. Он странствовал по всему миру, имел всё, чего душа захочет, но не было у него спутницы жизни. Ему была чужда женская красота. Сенг-Си потратил все свои душевные силы на жезл — символ власти. Но когда он состарился, на него снизошло прозрение. Он увидел игривых, весёлых детей, которые не были его детьми, увидел женщин, смеющихся над его дряхлым, старческим телом. Я когда-нибудь напишу об этом.
— А это, кстати, напоминает нам о том, что нужно приступить к изданию собственного журнала! Это будет толстый журнал: поначалу злой, сердитый и страстный, а впоследствии спокойный и грустный. Назовём его «Метла» и сметём ею всю паутину, опутавшую умы людей, выметем всю пыль и грязь! Завен прав. Нам нужно вернуться в деревню, к народу. Вся эта высокая культура, утончённость и байроновская хандра противны мне. Моя вторая заветная мечта, кроме служения на военном корабле, — закончив напряжённый трудовой день, посидеть в поле на травке и поесть хлеба с солью и луком.
Ваграм потянулся за бокалом, осмотрел, прищурившись, содержимое и залпом осушил его. Он причмокнул от удовольствия и продолжал:
— Хочу жить подобно песне, песне скрипки! Ребята, давайте примем твёрдое решение — стать самыми сильными, самыми добрыми и самыми совершенными из людей. И в заключение позвольте сказать следующее: хочу отрастить усы, я для этого уже достаточно взрослый. И на это есть причины. Некоторые женщины любят дьявола за то, что он весь покрыт волосами! — Ваграм расхохотался и сел.
За ним поднялся Оник.
— Я не умею произносить заумных речей, — сказал он, — но я вам сыграю любимые мелодии Завена.
Оник пронёс свою скрипку сквозь войну, резню, революцию и переселения. Скрипка была частью его самого. Он сыграл мою любимую увертюру к «Тангейзеру», а мы барабанили по столу пальцами и пели мелодию. Затем ещё с полчаса Оник играл русско-цыганские и армянские романсы. Мы выпили ещё, поели маслин и сыра, и наконец пришёл мой черёд держать речь. Я был шутом нашей компании и самым младшим в ней. Не успевал я и рта раскрыть, как они уже смеялись, а в залатанной форме американского солдата — подарок организации «Ближневосточная помощь» — я и вовсе был похож на пугало: одни кожа да кости, форма висела на мне, как на вешалке, а буйную чёрную шевелюру невозможно было причесать.
Но в тот вечер я был серьёзен и важен.
К тому времени похожий на героя Достоевского Ваграм измерял пальцами размеры луны, Ашот отчаянно доискивался в уме тайного смысла явлений, а скрипка Оника скосилась набок. Мне с трудом удавалось держаться на ногах. Вино сделало своё дело.
— Я нашёл на карте колледж, куда поеду, — сказал я. — Он в самом центре Америки, этот сельскохозяйственный колледж в штате строго геометрической формы, четыре прямые линии, совершенно прямые, как брусок сыра… Вы находите, что у меня забавный вид… Хотите поспорим, что я вернусь с красивой и богатой женой — вдовой американского миллионера? Рыжеволосой вдовой. Она живёт в Чикаго. Вот я вижу её сейчас. Ага, вот она! Говорит со своим попугаем. Она одинока, ждёт меня. Живёт на последнем этаже такого высокого здания, что если смотреть на его окна с улицы, шапка свалится с головы… Ребята, говорят, в Чикаго есть общество рыжеволосых миллионерш с собственной конституцией и клубом.
Пауза. Ещё один глоток вина.
— Мы должны жить как древние боги! — закричал я. — И как трубадуры прошлого… Вперёд, марш! Мы в окопах. К чёрту искусство! Я за то, чтобы расстреляли всех поэтов. Лучше сажать в Армении деревья, чем писать прекраснейшие в мире стихи. Да здравствуют деревья! Если стихи обязательно нужны, пусть они будут сельскохозяйственными: стихи о коровах и пчёлах, тракторах и стальных плугах… Американские машины спасут нас! Я уезжаю в Америку изучать научное земледелие, потому что это самая верная основа развития нашей нации. Земля, священная и вечная земля!.. Пусть трусы и дураки замыкаются в своих башнях из слоновой кости. Я — дерево. Простирая руки к ветрам, врастая ногами в священные хачкары нашей земли, я стою на горе, как Христос. Внизу под собой я вижу на полях комбайны, похожие на гигантских птиц с раскрытыми крыльями, а лезвия стальных плугов сверкают под солнцем, и от их страстных поцелуев разверзается чёрное чрево земли. Чрево, мальчики, чрево невозделанной земли, девственное чрево земли, святой и вечной земли!..