11
11 июня, с половины первого до 4 часов пополудни
Прежде чем Руперт успел спросить, зачем собственно Папе нужно, чтобы потомок благородных фон Мюнстеров плескался в корыте на манер новорожденного, Гюнтер скользнул за дверь, неслышно прикрыв ее за собой. Некоторое время барон рассматривал царапины на двери, потом подумал, что пора трогаться в путь, если он хочет достичь хельветской границы завтра еще засветло в этой скрипучей телеге, но тут его тело, пережившее только что сильнейшее эмоциональное потрясение от неожиданных новостей, попросило разум Руперта обратить на него внимание. Барон, всегда с готовностью откликающийся на нужды своего могучего организма, сперва сел, уняв дрожь в коленях, потом крикнул трактирщику принести вина, потом скинул сапоги и, наконец, улегся на кровать.
— Чертова колымага… — проворчал Руперт себе в усы, и тут же, подтвердив собственное мнение о себе, как о человеке умнейшем, нашел решение: — А с какой стати я должен в ней тащиться, если у меня есть прекрасный жеребец? Ха! Да ведь я уже не больной, и на курорте мне делать нечего! Ха! Геморрой! Хромота разыгралась! Все, я здоров как… Как Руперт фон Мюнстер!
Это открытие привело барона в такой восторг, что он вскочил и, за неимением другой жидкости, наполовину осушил кувшин с водой, стоявший на столе на случай ночной жажды постояльцев. Чтобы подчеркнуть, как все хорошо устроилось, полегчавшая посудина полетела в дверь. Трактирщик, как раз в этот момент входивший в комнату, едва успел ее прикрыть, чем сохранил себе здоровье, а возможно и жизнь.
— Господин барон! Но вы ведь изволили просить вина! — послышался из-за двери жалобный голос чудом спасшегося.
— Стучаться надо, входя к благородным господам! — отрезал Руперт и вернулся на кровать, выставив навстречу трактирщику черные пятки. — Подай кубок!
Трактирщик наполнил доверху принесенную с собой высокую кружку хельветской майолики (не для каждого посетителя, даже если из благородных!) и с опаской протянул ее Руперту. Тот припал к вину, однако, противу своих правил, не допив до дна, («вот что значит лакать воду, как простолюдину!» — подумал он при этом), отдал кружку трактирщику и принялся давать указания:
— Так… Кучер мой пусть, не мешкая, отправляется к хельветской границе, да передай ему, чтоб поглядывал назад, чтоб не украли багаж всякие оборванцы. Мне же пусть оставит оседланного жеребца. Ты ведь, висельник, не забыл его накормить? Затем… Затем принеси мне еще кувшин вина, и я решу, что ты подашь мне к обеду.
На лице трактирщика появилось беспомощное выражение. Барон не любит, чтобы ему давали советы, но и господин Фихтенгольц спросит с трактирщика, если он не сделает хотя бы попытки… Ох уж этот господин Фихтенгольц! И откуда он все узнает? А господин Фихтенгольц сказал, что барон непременно, непременно захочет сделать остановку у высокородной Строфокамиллы… Кто же окажется теперь виноват, если вместо этого барон посвятит день смакованию портвейна? Трактирщик отставил от барона подальше кружку из майолики, практично, хоть и со вздохом, придвинул поближе к нему глиняный кувшин с вином, набрал побольше воздуха и проговорил:
— Господин барон, посыльный, что принес вам письмо от дамы… Вы ведь не забыли о письме от дамы? Посыльный говорил, что вы захотите посетить госпожу Строфокамиллу, когда прочтете письмо, так я могу показать вам дорогу…
Барон, погруженный в собственные мысли, вернувшиеся к Папе и ванной, не сразу среагировал на возмутительное поведение трактирщика.
— Что? Ты еще здесь, висельник? Какая Строфокамилла? — Руперт еще не успел вскипеть, но руки уже на всякий случай шарили вокруг в поисках тяжелых предметов.
— Госпожа Строфокамилла… — бормотал трактирщик, пятясь к двери. — От нее вам утром принесли письмо, она живет неподалеку, вы могли бы заехать к ней, это чуть дальше поворота на Хельветию…
Трактирщик смог благополучно добраться до двери и уже прикрывал ее за собой, когда барон застыл в грациозной позе с кувшином в отведенной руке и резко скомандовал:
— На-зад!
Трактирщик вернулся в комнату, прикрывая голову руками. Христианские мученики, бросаемые в клетку к львам, имели надежду на посмертное спасение, трактирщик же был лишен и этого. «За грехи свои страдаю… — горестно думал он. — Как впутал меня господин Фихтенгольц в свои богомерзкие делишки, так и конец мне настал».
Однако барон, глотнув из кувшина, передумал его бросать. Что-то шевельнулось в том дальнем уголке его памяти, где пылились воспоминания о малозначительных событиях. Запах цветов, непонятно чем вызванный смех, тонкие пальцы протягивают бокал… Дом, конюшня…