Проползая над комнатой барона Руперта фон Мюнстера, мажордом приоткрыл секретное окошко, посмотрел как Строфокамилла глупо хихикая вертелась вокруг кровати барона, делая вид что спасается от его шаловливых рук. — «И эта туда же. Вертихвостка почище Марты». Вербициус в сердцах плюнул себе на руку и забывшись, попытался вскочить, но стукнулся головой о занозистую балку перекрытия. Доски под ним предательски скрипнули. Он замер. Выждав минуту, закрыл окошко и пополз дальше. Задержался над столовой, углядел, как лакей ворует свечные огарки из канделябров. Ах каналья! Еще пять минут и он, задыхаясь от пыли, обвесившись паутиной, завис над комнатой для гостей. Осторожно заглянул. И обмер. На кровате сидел молодой рыцарь с персиком в руке, в одной нижней рубашке, ткань которой явственно оттопыривала острая девичья грудь. — «Вот так дела! Рыцарь с женской грудью! Это как же? Неужто бывает? Или… да это же девица! Истинный свет! Самая натуральная. Вот и ножки — тонкие, да ровные. Переодетая, значит. Никак шпионка? Ух ты! За шпионку господин Фихтенгольц отвалит мне деньжат!»
Обратный путь Вербициус проделал раза в три быстрее. Казалось, что живот переместился на спину. Но на одном из промежутков между балками он слишком сильно уперся коленом. И ах! Трухлявые доски с грохотом проломились под ним! Прочертив боками и ляжками по острым щепкам, мажордом, с воем рухнув вниз, плюхнулся в комнату своей госпожи, на спину барону Руперту фон Мюнстеру. Барон крякнул, словно получил удар бревном. Под ним задушено пискнула только что пойманная Строфокамилла фон Линц. Вербициус, с радостью поняв, что остался жив, скатился на пол и пополз прочь, боясь, что его заметит бешено вращающий головой барон.
— Что это было? Разрази меня гром, если это не лошадь меня лягнула!
Строфокамилла же, обращенная, в отличие от кавалера, к потолку не ягодицами, а глазами и видевшая полет слуги и дыру, оставшуюся в потолке, яростно завопила:
— Вербициус! Подлый негодяй! Это опять ты! Барон, дайте мне вылезти из-под вас! Эта сволочь постоянно влетает ко мне в постель! Дайте я в него вцеплюсь, пока он не уполз.
— Руперт мгновенно соскочил с расплющенной Строфокамиллы и, ухватив верещащего мажордома одной рукой за волосы, а другой за мякоть зада, принялся размахивать им, как мешком, приноравливаясь выкинуть в закрытое окно.
— У меня он вылетит один раз! Но навсегда!
— Не-е-е-ет! Господин Мюнстер фон Руперт, помилуйте! Не надо! Я важное известие к господину Фихтенгольцу рассказать! Не надо!
Барон, услышав про Фихтенгольца, с размаху поставил Вербициуса на пол. Правда на голову. Но утерев пот с глаз и поняв что ошибся, исправился.
— Фихтенгольц? Что ты должен ему рассказать? Ну? Говори или я выкину твою голову отдельно от тебя!
— Ой не надо! Я только хотел сказать, что рыцарь — это не барышня, а барышня — это не рыцарь. Ну, в смысле я видел, что тот молодой господин, что давеча приехал, на самом деле — переодетая девица. Вот.
Придя в себя от первого шока, испытанного от известия Вербициуса, барон затолкал незадачливого мажордома в его собственную мажордомову каморку и запер прохвоста на ключ. В голове не сложилось еще особого плана действий, одно было ясно барону: к Фихтенгольцу Вербициуса пускать нельзя. Если б нашелся какой свидетель и спросил барона напрямик — почему, мол, нельзя-то? — вряд ли бы барон сыскал, что ответить, но нутром чуял — нельзя.
Девица Строфокамилла, усмотревшая во всем этом шуме лишь угрозу влиянию своих прелестей на барона, успокоено вздохнула, когда Руперт вновь возник на пороге ее спальни. Ага, явился, не побежал любоваться на заезжую девку. Но, казалось, барон неуловимо изменился. Даже Строфокамилла, не будучи физиогномисткой, да и вообще, дамочкой выдающихся умственных способностей, заметила перемену в бароне. Трудно было не заметить! Он не выказал никакого желания продолжать затеянные было игры, выглядел рассеянным и, что было еще более странно и необъяснимо — задумавшимся. Фон Линц не видела особых причин для подобной ереси. Ну девка, мужиком переодетая… делов-то — отказать завтра с утра от дому, и вся недолга. Мало, что ли, трактиров на дороге, нечего в приличные дома соваться… Барон между тем явно начал томиться своим пребыванием в комнате хозяйки и, сославшись на поздний час и утомление всех членов, откланялся с необыкновенной тихостью.