Четвертый день пути после бегства Карла от барона был столь же ясен, нежен, журчащ ручьями и жужжащ шмелями, сколь и предыдущие. Солнечная, как всегда слегка пьяная, Италия окружала путников со всех сторон, и душа просто отказывалась верить, что всего в нескольких днях пути отсюда — чопорная Вена. Даже дядюшка дюк, казалось, немного поубавил прыти в своих шаперонских обязанностях и с весьма красноречивым удовольствием поглядывал на встречавшихся пейзанок.
К полудню, однако, стало жарко, в карете жужжали невесть как набившиеся мухи, дорога была пыльной и какой-то совершенно нескончаемой. От горизонта до горизонта тянулись виноградники, кое-где прерывавшиеся незначительными рощицами олив. Единственным спасением от дорожной скуки было забыться сном. Задремали в духоте кареты Манон и дюк, на козлах Карл полуспал, полугрезил о предмете своих воздыханий… Даже кучер клевал носом, периодически всхрапывая. Да что кучер — лошади, казалось, спали на ходу. Карлу привиделась его кроткая маменька, поджидающая его на пороге скромного хельветского домика, где Карл провел первые годы своей жизни… И даже покойный папенька, бывший лекарь при хельветских водных лечебницах был тут как тут. Такой, каким он запомнился Карлу той странной далекой ночью. Карлу было тогда всего-то лет пять.
Папенька вернулся после визита к больному поздней дождливой ночью в страшной экзальтации и долго копал что-то в саду. Маменька, по своему обыкновению, кротко сетовала в его сторону сковородкой. Папенька же, простудившись под дождем, скоро тихо скончался. Карлу вдруг подумалось во сне — если, конечно, во сне можно думать — что ведь так и не понял тогда никто, за каким бесом карлов папенька, лекарь водных лечебниц Густав Лотецки, копался в тот день в саду под дождем. Маменьку сей вопрос занимал мало, она была поглощена трауром и свершившимся вскоре переездом в свою родную Вену. Карл никогда больше не был в том маленьком домике при водных лечебницах, но тайна, иногда вдруг возвращаясь в снах, продолжала тревожить.
Мечты Карла неслись дальше, и вот он уже видел, как прелестная Манон знакомится с его кроткой маменькой, которая держит в руках непременную свою сковородку. Сковородка вдруг падает из ослабевших от счастья рук маменьки на каменный пол кухни домика Лотецки. Жуткий грохот! Грохот сковородки сбросил непроснувшегося Карла с козел кареты прямо на землю.
29
14 июня, от 1 до 4 часов пополудни
Стряхнув остатки сна, Карл увидел, что карета, скособочившись, остановилась, а одно колесо укатилось куда-то в придорожный бурьян. Причина была проста — колесо как-то особенно удачно наехало на камень, будто специально оставленный посреди дороги. Кучер, бормоча себе что-то под нос, с боязливой тоской поглядывал на недвижимую карету.
Дверца экипажа распахнулась, на землю тяжеловато, но не без достоинства спрыгнул дядюшка дюк. Легко, как перышко, за ним последовала Манон, на секунду ослепив Карла кружевами нижних юбок. Путешественники, еще не стряхнувшие с себя лень дорожного сна и полуденной духоты вяло разглядывали покалеченную карету. Было очевидно, что нужна помощь.
Вариантов, где именно искать помощь, особо не было. Практически насупротив злополучного камня, метрах в ста от дороги, стоял дом. Сложенный из крупных тесаных камней, он был размеров скорее разумных, нежели внушительных. Сам его вид предполагал если не уют, то хотя бы прохладу внутри. Лотецки, мысленно примеряя на себя роль спасителя прелестной Манон, двинулся через поле. За ним потянулись и остальные.
Вблизи дом казался много краше. Суровость каменных стен несколько скрашивали цветущие там и сям куртинки вьющихся роз и хмеля. В крошечном садике, полном цветов, покойно журчал маленький фонтан с полноватой, но аппетитной мраморной нимфочкой на постаменте. Лотецки решительно подошел к двери и постучал.
— Наша карета сломалась напротив вашего дома, — сказал Карл по-итальянски открывшему слуге, благословляя про себя никому непонятное упорство, с которым он обучался языкам.