— Синьор Глорио! — крикнул слуга куда-то в глубину комнат и жестом предложил путникам войти.
Внутри действительно было прохладно и немного гулко. Маленький, изящный, каменный вестибюль освещался лишь через окно в потолке. Пара кожаных кресел, низкий дубовый стол, невнятные картины на стенах, лестница, идущая куда-то наверх. Наверху распахнулась дверь и по лестнице начал спускаться господин средних лет с радушною улыбкой на открытом и умном лице.
— Господа, вы мои гости, — сказал он по-итальянски, а потом добавил по-немецки, с легким, смягчающим акцентом, — будьте как дома! Я для вас просто синьор Глорио, бедный, мало заметный падуанский граф!
Споро распорядившись разместить путников, подать им умыться, сбегать за каретой, собрать на стол, синьор Глорио пригласил всех в небольшую столовую. Обед пролетел в непринужденной болтовне. С портрета на стене, что была напротив Карла, за течением обеда, переменой блюд, светской болтовней со снисходительностью гостеприимной хозяйки дома наблюдала дама весьма примечательной красоты. На вопрос Карла, кем приходится эта красавица синьору Глорио, синьор Глорио ответил, что вина в этом сезоне обещают быть отменно хороши. Словом, ушел от ответа.
После обеда Карл поднялся к себе в комнату — просто так, как говорил он себе. А на самом деле проверить на месте ли его бесценная реликвия — платок, оброненный Манон третьего дни. Он просветленно разглядывал свое сокровище, когда дверь его комнаты открылась без стука и на пороге возник мужчина, абсолютно ему незнакомый. Не обращая внимание на возмущение Карла, мужчина быстро прикрыл за собой дверь и тихо сказал:
— Особого значения это не имеет, но поскольку сначала полагается представиться, то мое имя — Гюнтер.
Часть четвертая
30
14 июня 1241 года, 4 часа дня
Карла как будто обухом по затылку ударило. Куда улетучилось, исчезло, испарилось без следа то ощущение невесомого парения над землей, в котором он блаженно пребывал вот уже четыре дня? Лучших четыре дня его жизни! В голове осталось только тяжкое дурное похмелье. Лотецки бессильно опал в кресло.
— Почему Гюнтер? Опять Гюнтер? Сколько вас, Гюнтеров? — голоса не было, Карл едва шелестел словами.
Гюнтер ответил не сразу, он сперва внимательно оглядел Карла и, казалось, остался доволен осмотром. Затем, не торопясь, подтащил стул, водрузил его между креслом с останками того, что еще три минуты назад было Карлом, и аккуратно присел на краешек. Его взгляд продолжал цепко держать собеседника под прицелом.
— Нас достаточно много. Я рад, что вы понимаете ситуацию и мне не надо вдаваться в ненужные объяснения. Итак, вы сбежали, бросив барона фон Мюнстера при выполнении им важного поручения императора? Ай-ай-ай. Это называется дезертирство и измена, уважаемый герр Лотецки. Вы что же, полагаете, что вас за это по головке погладят? Что скажут ваши наставники? И, я боюсь даже упомянуть, что скажет ваша маменька? Кстати, пользуясь случаем, могу вам сообщить, что она теперь вполне здорова, лечение травами помогло и мигрени мучают ее значительно реже.
Карл никак не мог заговорить. Его разум отказывался верить. Как же так? Ведь вот только что все было так прекрасно и замечательно, был летний денек, смешная карета без колеса, этот уютный прохладный дом, гостеприимный хозяин, была Манон, ее улыбка, голосок, прозрачные пальчики. И где оно все? Остался только Гюнтер, сидящий напротив. Гюнтер, как будто, не имел четких очертаний, его фигура колыхалась в воздухе, обволакивала Карла со всех сторон, залепляла глаза и рот, душила, душила, душила. Как похож этот Гюнтер на того, другого Гюнтера. Который встретился ему невзначай в венском кабачке, весело смеялся, беззаботно шутил, хлопал по плечу, угощал вином, а в конце предложил ему мешочек со звонким серебром и дал расписаться на каком-то грязном клочке. Воздуха! Дайте глоток воздуха! Куда же подевался этот воздух?! Почему его никогда нет, когда он нужен?
Карл вцепился зубами в кружку с водой, которая невесть откуда возникла в протянутой руке Гюнтера, лязгая о край, выпил ее всю и, наконец, смог поднять на Гюнтера глаза.
— Что вам нужно? Я с вами давно рассчитался. Сколько вы еще будете меня терзать?
Гюнтер ответил не сразу.
— С Родиной нельзя рассчитаться, уважаемый. Мы все и всегда являемся должниками Родины.
— Какое вы имеете право? Какое вы имеете отношение к Родине? Вы не Родина, вы плесень на ней, вы… — Лотецки осекся и вспышка его улетучилась, не начавшись. Гюнтер спокойно переждал этот полупридушенный выкрик и продолжил: